Злые боги Нью-Йорка - Линдси Фэй

Птичка казалась потрясенной, ее губы округлились, и в эту минуту я осознал: она действительно хорошая лгунья. Только хороших лжецов удивляет, когда их ловят. Да и в любом случае нужно быть хорошим лжецом, чтобы заниматься ее родом работы.

– Я не могу, – дрожащим голосом ответила она. – Вы рассердитесь. А миссис Боэм говорит, вы полицейский.

– Чепуха, – неодобрительно промолвила миссис Боэм. – Расскажи, что случилось на самом деле. Мистер Уайлд – хороший человек.

– Я не думала, что так выйдет, – прошептала Птичка; прерывистый голос, палец уперся в стол.

– Что выйдет, дорогая?

– Все, – прошептала она. – Но он… он, наверное, был пьян, все время прикладывался к фляжке и спрашивал, не хочу ли я попробовать. И я сказала «нет», и тогда он полил мою подушку и сказал, я привыкну, и я подумала, он сошел с ума. У него была коробка с люциферами, и он все время их зажигал. Одного за другим. Он сказал, они похожи на мои волосы, и поднес один прямо мне к лицу, и я сказала, чтобы он убрал его, что он уже… уже заплатил мне. Да. Но он не стал, и толкнул меня на подушку, и сунул туда зажженную спичку. Он хотел меня поджечь. Я начала кричать и толкнула его, изо всех сил. Он… он упал на пол. У него был ножик на поясе… но я не знала, Богом клянусь, я не знала. Он порезал спину, а потом схватил меня и заляпал кровью мою рубашку. Они услышали, как я кричу, и прибежали в комнату, и тогда мне как-то удалось сбежать. Он не умер, клянусь вам, и я не хотела. Он пытался сжечь меня.

Птичка умолкла, и миссис Боэм мягко провела рукой по ее запястью. Потому что этот рассказ, подумал я, может быть только правдой. Птенчик не станет изобретать такие странные подробности.

Налить виски в подушку, а потом поджечь волосы девочки.

Все это определенно было. Но она здесь по другой причине.

– Птичка, мне жаль это слышать, – сказал я. – Но если человек получил ножевую рану, даже случайно, он поднимет жуткий шум. Нам нужно знать, действительно ли кто-то был ранен. Мне нужно отвести тебя в участок.

Яростный рывок, и чашка с подслащенным вином разбилась о стену. А в следующую секунду перепуганная Птичка смотрела на свою правую руку так, будто та принадлежала кому-то другому. Быстро моргая, она коснулась правой руки левой.

– Пожалуйста, не надо. Позвольте мне остаться здесь, пожалуйста, позвольте, – молила она в странном ритме. – Все хорошо. Не беспокойтесь. Никто не ранен.

– Но ты сказала…

– Я солгала! Пожалуйста, я солгала, но… но вы же не думаете, что я захочу рассказать о том месте, где я вправду живу? Позвольте мне остаться здесь, я не могу вернуться. Они жутко разозлятся на меня. Я заплачу за чашку, я всегда плачу, когда вещи ломаются. Пожалуйста…

– Расскажи нам, – перебил я, – но только правду.

Нижняя губа Птички задрожала, но она вздернула подбородок.

– Я больше не могу там жить, – сказала она ровным тоном. – Я устала, понимаете. Я страшно устала, а они не давали мне спать. Она говорит, это потому, что я всем нравлюсь, но… я не могу, да. Без сна ужасно плохо. Вчера вечером я взяла с собой несколько даймов, я прятала их внизу. Внизу, где цыплята. Я заплатила мальчишке, который режет кур, за кровь, сказала, хочу попробовать заколдовать кое-кого. Мы собрали ее в ведро в куриной загородке, я взяла ночную рубашку и замочила ее в крови. Когда я удрала, я думала, они погонятся за мной или отправят меня в Приют, но… я вся в крови, я могу сказать, что бежала от убийц из доков. И кто угодно мне поверит. Увидит кровь и позволит остаться у него.

Птичка задохнулась, переводя взгляд с меня на миссис Боэм и обратно. Как загнанная в угол козочка. Надежда царапала ее изнутри нежными когтями, давила на ребра.

– Но вы же разрешите мне остаться с вами. Ведь правда разрешите?

Направляясь в Гробницы со значком в руке и звенящей на губах отставкой, я обдумывал, как же объяснить десятилетней звездочетке, что она не может поселиться с нами. Тогда я промолчал. И миссис Боэм тоже ограничилась печальным кудахтаньем. В любом случае, независимо от наших симпатий, в доме все равно не было лишней комнаты.

Однако, достигнув мрачного и сурового здания, я обнаружил на парадном крыльце своего брата Валентайна, беседующего с внушительным Джорджем Вашингтоном Мэтселлом. Даже Вал почтительно слушал озабоченного Мэтселла. Он достал руки из карманов, только заложил широкий палец за жилетку, по которой сплошь цвели ландыши. Эта поза говорила о многом.

– Капитан Уайлд, – сказал я. – Добрый день, шеф Мэтселл.

– Где, во имя Господа, вы были все утро? – спросил он, едва завидев меня.

– Встретил окровавленную девочку, пришлось позаботиться о ней. Не важно, все равно ни к чему не привело. Как вы поживаете, сэр?

– Не очень, – ответил он.

Валентайн рассеянно потер губы.

– Почему же? – спросил я, сжимая свою звезду в предвкушении, как я швырну ее прямо в лицо брата.

– Потому что мы нашли скопытившегося птенчика на Мерсер-стрит, в моем округе, – ответил Вал. – Одежды сан, весь разделанный, увидишь – срубишь весь завтрак на пол. Клёвый маленький пацан был. Симпатичный такой, как их делают. Мы стараемся приберечь эдакие новости, но проще сказать, чем… а где, дьявол тебя раздери, твоя медная звезда, юный Джек Денди?

К своему собственному величайшему удивлению, когда я достал звезду из кармана, я не швырнул ее брату в лицо. Я прицепил ее на место.

Глава 6

Все гонения, которым истинная Церковь подвергалась со стороны язычников, евреев и всего мира, ничто в сравнении с теми, которые она переживает от неумолимой жестокости самого ненасытного убийцы людей.

В то утро я так и не вернулся к своему патрулированию. Мэтселл отправил меня с Валом в новое здание полицейского участка Восьмого округа, на углу Принс и Вустер-стрит. Конечно, я яростно отстаивал свою линию. Тем временем разошлись слухи о моей находке Айдана Рафферти, и это наверняка было принято к сведению. Полагаю, шеф решил не давить на потрясенного недавнего рекрута, поскольку тело младенца занимает одну из первых строчек в списке наихудших способов провести утро, даже в Нью-Йорке. О чем Валентайн, с присущим ему беспредельным тактом, напомнил мне, пока мы рысили на север в наемной повозке.

– Слышал о том задушенном ирландском крохотуле. Небось тебе здорово захотелось свалить, а? – спросил он, сложив руки на набалдашнике трости и небрежно расставив ноги, насколько это возможно в двухколесном экипаже.

Молодое лицо Вала стягивало раздражение, вечные мешки под глазами заметно припухли.

– Веселенькое бы время ты мне обеспечил, Тим. Я обещал Мэтселлу, что ты будешь на высоте.

– Не припомню, чтобы я просил тебя о чем-то таком.

– Ничего, пустяки. Не будь такой язвой.

Мой взгляд лениво прошелся по рукам брата, переплетенным на трости. Пальцы чуть подрагивали. Я перевел взгляд и посмотрел на зрачки.

– Ты трезв, – вслух размышлял я; когда я увидел брата, то предположил, что он, тоскуя по любимым пожарам, остекленел от морфина. – Интересно, с чего бы.

– Потому что я капитан, доверенная фигура, а сегодня днем у нас встреча комитета демократов. Интересно, а с чего это тебе захотелось взглянуть на другого окоченевшего птенчика? Проснулся вкус к карликовым ухмылкам?

Под ухмылками, разумеется, он подразумевал черепа.

– Не пори чушь. Лучше расскажи, что там случилось.

Валентайн объяснил. На рассвете некая шлюха по имени Дженни прогуливалась своим обычным бездумным маршрутом в поисках очередного клиента и проходила мимо мусорного бочонка рядом с каким-то ресторанчиком. По-видимому, этот бочонок был неиссякаемым источником еды, а Дженни потратила последнюю монету на утреннюю порцию виски, и потому она сняла крышку, рассчитывая, как часто случалось, отыскать корки устричного пирога или утиные кости. А может, если повезет, недоеденную жареную телятину. Но содержимое бочонка снесло ей крышу, и она заорала. В конце концов, Дженни отыскала патрульного, и тот отнес тело в участок. Неожиданно я с легким удивлением задумался, а что бы случилось с телом до появления нас, полиции. Но об этом можно только гадать. Мне хотелось думать, что сторож хотя бы тщательно осмотрит тело, наверное, даже вызовет своего начальника, и только потом отправит на кладбище для бедняков.

– Слава богу, он сразу потащил тело в участок, – добавил Вал, когда мы свернули к обочине, и бросил пару монет вознице. – Хреновый хлебушек выйдет – не успели создать полицию, а повсюду уже валяются мертвые дети вперемежку с устричными раковинами. Сюда, он в погребе. Через пару минут должен подойти доктор.

Тихая улица была утыкана зеленью. На фасаде неприметного здания висела очень официальная доска, а у входа стоял полицейский, черный ирландец, с замершим взглядом, от которого у меня по шее пробежали мурашки. Замкнутый, больной взгляд. Когда мы прошли небольшую комнатку, я даже обрадовался, что брат шагает рядом. А потом сказал себе, его выражением: «Хватит быть чертовым молокососом».