Время в долг - Владимир Казаков

И упал под каким-то деревом в сугроб. Снег обжег лицо. Он повернул голову, и снег, тая, охладил пылающие щеки. Ночь потревожили звуки моторов. Почти рядом шли автомашины с прищуренными фарами. Он вжался в снег… Звук машин раздробился: они ехали по мосту. Перед глазами Бориса встала навигационная карта с нанесенной обстановкой. Он помнил эту дорогу, помнил мостик на узкой речушке. Не раз пролетал над ним и знал: чуть дальше стыковались два пехотных батальона. А дальше его родные белорусские леса. Борис подпоясал шинель брючным ремнем, поправил автомат на плече и заковылял вперед.

Далеко сзади остался прифронтовой аэродром, а впереди, совсем близко, снова полосовали небо ракеты, «лаяли» пулеметы, редкие взрывы разламывали темноту…

– Я не ушел, Сурен Карапетович, тот же путь проделал обратно. Больше половины на автомашине. Остановился на дороге один шофер, попросил его доставить в штаб… Упекли в штрафбат. Тут уж поделом! Свою кровь я увидел в первой атаке… Дальше все вы знаете, – закончил рассказ Романовский.

– А обида? – вдруг спросил Аракелян.

– Обида?.. Была. Она, как червяк, разъедающий древесину, может превратить душу в труху. Задавил я червяка. Не сразу, правда… Возвращалась обида и после… когда мне «забыли» вручить награды. Я ведь после первого ранения не ушел из штрафного, остался там сержантом и… до Берлина.

– В личном деле есть представление к ордену Ленина.

– Не получил.

– Ну и как же обиду… давили?

– Разве об этом можно рассказать? Часто в такие минуты вспоминал отца, хоть и не был он у меня идеалом.. Он легко возбуждался и часто обижал нас с матерью… Как-то увидел, что я пришел с улицы в синяках и порванной рубашке. Начал тихо, исподволь расспрашивать. Но только я с затаенной гордостью поведал, как один дрался с двоими и легко убежал от них, он моментально пришел в ярость. «Сукин ты сын! Да понимаешь ли ты, что праздновал труса? За правое дело пусть все сопли вышибут, а ты стой!» И я молчал. Знал: похлюпай – и шершавая батькина ладонь обожжет затылок. Отца я не видел ласковым, кроме тех минут, когда он возился с оружием. Разбирая именной наган, подаренный самим Буденным, он мне давал чистить и смазывать детальки. А когда я узнал о его смерти, полтора суток валялся в камышах, грыз жесткие стебли и, чтобы успокоиться, чтобы уравнять хорошее, что сделал для меня батя, выискивал в памяти обиды. Все вспомнил: и волосатый кулак под носом, и мамин плач, и как он обзывал меня в минуты гнева. Но обид не было. Он стоял в памяти справедливый и гордый, великий мастеровой, суровый, но любимый и близкий до того, что я долго – да и сейчас в тяжелые минуты – чувствую его рядом.

Аракелян молчал. Романовский выждал и сказал:

– Я пойду… В эскадрилье один дежурный пилот – Туманов.

– Ничего, я позвоню. Нам есть о чем поговорить…

А Вася Туманов, положив голову на руки, действительно скучал в эскадрилье один.

Резко открылась дверь, и на пороге возник Кроткий – лицо красное, козырек фуражки сбит чуть набок.

– Где Романовский?

– Не знаю, товарищ командир.

– Тьфу, черт! А кто должен знать? Вы дежурный или посиделка? Срочное задание… Тогда ты! – Кроткий в упор посмотрел на Туманова. – Справишься?

– С чем? – не понял Вася.

– Быстренько собирайся в соседний город. В Балашов, говорю, собирайся! Повезешь консервированную кровь. Там роженица в тяжелом состоянии. Понял? Автомашина ждет на улице, отвезет прямо к самолету… Только без фокусов, индюк!

– Есть! – вскочил Вася и нагнулся за планшетом, скрывая радость: в такую погодку его еще не выпускали. Глухо заурчал телефон. Вася схватил трубку.

– Да, я… Пока ничего… Все в порядке, Сурен Карапетович… Понятно!

– Чего там? – нетерпеливо спросил Кроткий. Вася помедлил. Потом решительно:

– Тоже ищет Романовского. Ну, я пошел?

– Давай, давай!

Через несколько минут Вася Туманов уже сидел в самолете.

Лопасти винтов качнулись, превратились в прозрачные вертящиеся круги, и «супер», легко покачиваясь на мягких колёсах-дутиках, вырулил на стартовую дорожку. Здесь он взревел несколько раз, очищая запальные свечи, и, дрогнув, слегка приподняв нос, сорвался с места.

Маленький двухмоторный самолет красив в воздухе. Полет на нем – одно наслаждение. Вот и сейчас, включив электрокнопку «крейсерский режим», Вася с удовольствием прислушивался к изменившемуся звуку двигателей – они запели бархатно – и наблюдал за плавным движением стрелки скорости.

В кабине уютно, а вокруг слезится небо. Планки стеклоочистителей ритмично покачиваются, стирая мелкую водяную сыпь.

– «Излучина», я 12—13, вышел из вашей зоны, разрешите перейти на связь с «Кардифом»? – запросил Вася командный пункт и, получив «добро», переключился на радиостанцию дальнего действия.

Теперь как учили: сличать бежавшие под крылья леса, речки, дороги с картой и следить за приборами. Глаз все время должен видеть и землю, и заданную цифирку на шкале обычного компаса, потому что радиокомпаса, стрелка которого все время показывает, куда лететь, на «супере» нет. Пилот все время, почти автоматически, ищет земные ориентиры и каждые пять секунд косится на контрольные стрелки. У опытного летчика на это уходит мало времени, он вроде бы и не замечает эту работу, а у Василия немного больше, но все равно как жалко, что нет пассажиров. С ними веселей: то перекинешься словцом, то имитируешь отказ двигателя и смотришь в зеркальце, как каменеет или, наоборот, суетится, зачем-то хватает свой чемодан какой-нибудь бородатый пижон. А вот старичков Вася возит осторожно, особенно тех, кто впервые поднимается в воздух. Лица у них блаженные. Заявится такая бабуся домой, и рассказов будет уйма, и обязательно помянет добрым словом пилота.

Вася оглянулся. Нет никого! Только зеленый фанерный ящик с ампулами лежит на мягком-сиденье. Вася замурлыкал под нос любимую песню. Пел и смотрел вперёд.

Ему нравилась эта особенность летной работы – смотреть вперед. Самолет скользил под самой кромкой облаков. Начинала чувствоваться их скрытая сила: невидимые руки берали машину за бока, приподнимали, бросали вниз, играючи подталкивали под крылья. Надо бы снижаться, но сразу вспомнилось серьезное лицо и лопоухая голова Ильи Борща, он бы отрубил точно по Наставлению: пилот не имеет права нарушать безопасную высоту полета! «Вниз не имеет права, – корректирует Вася. – А вверх? Что, если вверх?» Мысль еще не улеглась, а руки уже потянули штурвал на себя.

«Супер» вошел в серую муть, и она спрятала его.