Первая и последняя свобода - Джидду Кришнамурти

Возможно ли, чтобы «са́мо» полностью отсутствовало? Вы знаете, что это возможно. Каковы необходимые условия, требования этого? Какой элемент вызовет такое отсутствие? Могу ли я найти его? Когда я задаю вопрос: «Могу ли я найти его?» — я, несомненно, убеждён, что это возможно; значит, я уже создал опыт, в котором будет усиливаться «са́мо», не так ли? Понимание «са́мо» требует огромного ума, огромного внимания, насторожённости, беспрерывного наблюдения, чтобы «са́мо», гонимое в дверь, не влезло в окно. Я, очень серьёзный человек, хочу уничтожить своё «са́мо». Говоря это, я знаю — уничтожить «са́мо» возможно. Когда я говорю: «Я хочу уничтожить его», — здесь всё ещё проявляется опыт «са́мо»; и «са́мо», таким образом, укрепляется. Так как же это возможно — сделать так, чтобы не было опыта «са́мо»? Ведь мы видим, что состояние творчества — вовсе не опыт «са́мо». Творчество есть, когда «са́мо» нет, потому что творчество не интеллектуально, оно не от ума, оно не «са́мо»-проекция, оно что-то, находящееся за пределами всякого опыта. Так возможно ли для ума пребывать в совершенном покое, не в состоянии опознавания по опыту, но в состоянии, в котором может происходить творчество, что означает — когда «са́мо» нет, когда «са́мо» отсутствует? Вот проблема, не правда ли? Любое движение ума, положительное или отрицательное, есть опыт, который, на самом деле, усиливает «я». Возможно ли для ума не опознавать по опыту? Это может происходить только, когда наступает полное молчание ума, но не то молчание, которое есть опыт «са́мо» и которое, следовательно, усиливает «са́мо».

Есть ли какая-нибудь сущность, отличная от «са́мо», которая смотрит на «са́мо» и аннигилирует «са́мо»? Есть ли какая-нибудь Духовная сущность, которая заменяет «са́мо» и уничтожает его, которая отбрасывает его? Мы думаем, что есть, не правда ли? Большинство религиозных людей полагает, что такой элемент есть. Материалисты же говорят: «Уничтожить „само“ невозможно; его можно только обуздать и обусловить — политически, экономически и социально; мы можем твёрдо держать его в определённых рамках и дисциплинировать его; и, следовательно, его можно заставить вести высоконравственную жизнь, и не вредить ничему, но следовать социальному образцу и работать просто как машина». Это мы знаем. Есть и другие люди, так называемые религиозные люди — на самом-то деле они не религиозны, хотя мы и называем их таковыми — которые говорят: «Где-то в глубине такой элемент существует. Если мы сможем войти в соприкосновение с ним, он уничтожит „само“».

Так существует ли такой элемент, уничтожающий «са́мо»? Посмотрите, пожалуйста, что мы делаем. Мы загоняем «са́мо» в угол. Если вы позволите загнать своё «са́мо» в угол, вы увидите, что произойдёт. Мы хотели бы, чтобы существовал такой элемент, который вне времени, который не связан с «са́мо», который, мы надеемся, придёт и вмешается, и разрушит «са́мо» — и который мы называем Бог. Умопостигаемая ли это вещь? Она может быть, её может не быть; не это главное. Но когда ум стремится достичь вневременного духовного состояния, которое вступит в действие для того чтобы разрушить «са́мо», — не есть ли это иная форма опыта, усиливающая «я»? Когда вы верите, не это ли на самом деле и происходит? Когда вы верите, что существует истина, Бог, вневременное состояние, бессмертие — не есть ли это процесс усиления «са́мо»? «Са́мо» спроецировало ту вещь, которая — вы чувствуете, вы верите — придёт и разрушит «са́мо». Итак, спроецировав идею «с»-продолжаемости во вневременное состояние как духовной сущности, вы обретаете опыт; и такой опыт только усиливает «са́мо»; что же вы, следовательно, сделали? Вы на самом деле не уничтожили «са́мо», но только придали ему иное имя, иное качество; «са́мо» всё ещё здесь, потому что вы обрели опыт его. Таким образом, наше действие, с начала до конца — это то же самое действие, только мы думаем, что оно эволюционирует, растёт, становится всё краше; но, внутренне понаблюдав за ним, вы увидите: это то же самое продолжающееся действие, то же самое «я», функционирующее на разных уровнях, с разными этикетками, разными именами.

Когда вы видите весь этот процесс, хитрость, необыкновенную изобретательность, ум «са́мо», как тщательно скрывается оно за идентификацией, за добродетелью, за опытом, за верой, за знанием; когда вы видите, что ум движется по кругу, в клетке собственного изготовления — что происходит? Когда вы осознаёте, полностью знаете это, не обретаете ли вы тогда необыкновенный покой — не путём принуждения, не из желания награды, не из страха наказания? Когда вы распознаете, что всякое движение ума — всего лишь форма усиления «са́мо», когда вы понаблюдаете за этим, увидите это, когда вы полностью осознаете это в действии, когда вы придёте к этому пункту — не идейно, не словесно, не путём спроецированного опыта, но когда вы на самом деле будете в этом состоянии, — тогда вы увидите, что ум, будучи совершенно спокоен, не имеет силы творить. Что бы ни творил ум, это движение по кругу, внутри поля «са́мо». Когда ум не творит, возникает творчество, которое не есть процесс опознавания по опыту.

Реальность, истина не опознаются по опыту. Чтобы истина пришла, вера, знание, опыт, стремление к добродетели — всё это должно уйти. Добродетельный человек, сознательно стремящийся к добродетели, никогда не сможет найти реальности. Он может быть очень добропорядочным человеком; но это вовсе не то, что быть человеком, обладающим истиной, человеком, который понимает. Для человека, обладающего истиной, истина вошла в самое существо его. Добродетельный человек — это человек честных правил, а человек честных правил никогда не поймёт, что такое истина, потому что добродетель для него — прикрытие «са́мо», укрепление «са́мо», потому что он гоняется за добродетелью. Когда он говорит: «Я должен не иметь жадности», — то состояние отсутствия жадности, опыт которого появляется у него, только усиливает «са́мо». Вот почему так важно быть бедным, не только вещами мира сего, но также верой и знанием. Человек, богатый в мирском смысле, или человек, богатый знанием и верой, никогда не узнает ничего, кроме тьмы, и будет центром всяческого зла и страдания. Но если вы и я, личности, увидим всю работу «са́мо», тогда мы узнаем, что такое любовь. Уверяю вас, это единственное преобразование, которое только и может изменить мир. Любовь идёт не от «са́мо». «Са́мо» не в состоянии опознать по опыту любовь. Вы говорите: «Я люблю»; но тогда в самом этом высказывании, в самом этом опыте нет любви. Когда же вы знаете любовь, «са́мо» нет. Когда есть любовь, «са́мо» нет.

Глава десятая

Страх

Что есть страх? Страх может существовать только в отношении к чему-то, не в изоляции. Как я могу бояться смерти, как я могу бояться чего-то, чего я не знаю? Я могу бояться только того, что знаю. Когда я говорю, что боюсь смерти — боюсь ли я на самом деле того незнаемого, что есть смерть, или я боюсь потерять то, что я знал? Мой страх — это не страх смерти, но потери моей связи с вещами, принадлежащими мне. Мой страх всегда соотносится со знаемым, а не с незнаемым.

Итак, моё исследование посвящено тому, как освободиться от страха знаемого, то есть — от страха потери семьи, репутации, положения, банковского счёта, страстей и тому подобного. Вы можете сказать, что страх возникает из глубин нашего сознания; но наше сознание формируется нашей обусловленностью, значит, сознание — всё ещё результат знаемого. Что я знаю? Знание — иметь идеи, иметь мнения о вещах, иметь чувство непрерывности своей связи со знаемым, и ничего больше. Идеи суть воспоминания, результат опыта, который есть ответ на вызов. Я боюсь знаемого, что означает — я боюсь потери людей, вещей или идей, боюсь открытия того, что я такое, боюсь лишений, боюсь страдания, которое может появиться, когда я проиграл или не выиграл, или не получаю больше удовольствия.

Существует страх страдания. Физическая боль — нервная реакция, но психологическое страдание возникает тогда, когда я держусь за вещи, которые приносят мне удовлетворение, ибо тогда я боюсь кого-то или чего-то, могущего отнять их у меня. Психологические накопления препятствуют психологическому страданию до тех пор, пока их не тревожишь; ведь я — это связка накоплений, опытов, которые препятствуют любой серьёзной форме тревоги — а я так не люблю, чтобы меня тревожили. Поэтому я боюсь любого, кто тревожит мои накопления. Таким образом, мой страх — это страх знаемого, я боюсь за свои накопления, материальные или психологические, которые я собрал как средство отвратить страдание или предотвратить горе. Но горе заключается в самом процессе накопления ради предотвращения психологического страдания. Знание тоже способствует предотвращению страдания. Как медицинские знания помогают избегать физической боли, так и верования помогают предотвращать психологическое страдание, и вот почему я боюсь потерять свои верования, хотя у меня и нет ни точного знания, ни конкретного доказательства реальности таких верований. Я могу отвергать некоторые традиционные верования, навязанные мне извне, потому что черпаю силу, уверенность и понимание в собственном опыте; но и такие благоприобретённые веры и знания, в сущности, являются тем же самым — способом отвращения страдания.