Ворошиловград - Сергей Жадан

Проснулся я рано, понимая, что время для отступления потеряно и отступать просто некуда. Выйти вот так просто на солнечный свет, уверенно заливавший комнату, и оставить эту территорию казалось мне невозможным. Ночью я бы еще мог это сделать, но не теперь. Сразу стало проще думаться, я поднялся и, стараясь не разбудить Кочу, начал собираться. Надел свои танкистские штаны, нашел под кроватью тяжелые армейские ботинки, битые, но вполне надежные. Подумал, что лучше сегодня быть в них, на случай кровавых столкновений. Натянул на плечи футболку, вышел на улицу. Среди металлолома нашел удобную арматурину. Взвесил на ладони. Именно то, что нужно, — подумал я и пошел навстречу неизвестности.

Однако неизвестность задерживалась. После двухчасового загорания на креслах хотелось спать и есть, но я понимал, что перед боевыми походами о еде лучше не думать. И в каком-то таком настроении провалился в сладкий утренний сон.

Совсем рядом со мной, на расстоянии нескольких шагов, вдруг раскрылся воздух и появился непонятный сквозняк. Тянуло оттуда горячим ветром и тяжким утробным жаром. Жар этот въедался в сон, так что мне на мгновенье показалось, что я все-таки удрал, собрался с силами и выскочил назад, к обычной жизни. И даже проснувшись, некоторое время чувствовал, как длится это солнечно-укачивающее ощущение дороги, как пылают передо мной огонь и пепел, от которых становится сладко и тревожно. Даже не открывая глаз, я догадывался, в чем тут дело и что именно стояло сейчас передо мной, дыша адским жаром. А стоял передо мной, прямо возле моего кресла, тяжелый и горячий, словно августовский воздух, икарус. Этот запах ни с чем не спутаешь, так пахнут трупы после воскрешения. Стоял он с выключенным двигателем и темными окнами, так что совсем не видно было, что у него внутри, хотя там, безусловно, что-то было, я слышал приглушенные голоса и настороженное дыхание, поэтому резко поднялся и попытался заглянуть в салон. Вдруг двери открылись. На ступеньках стоял Травмированный. Был в бело-голубой футболке сборной Аргентины и удивленно рассматривал мои армейские ботинки.

— Ты что, — спросил, — так и поедешь?

— Ну, — ответил я, пряча арматурину за спиной.

— А арматура зачем? — продолжал удивляться Травмированный. — Собак отгонять?

— Просто так, — растерялся я и забросил свое оружие в заросли.

— Ну-ну, — только и сказал Травмированный и, отступив в сторону, кивнул головой: давай, мол, заходи.

Я ступил внутрь. Поздоровался с водителем — тот равнодушно кивнул в ответ, — поднялся еще на одну ступеньку и осмотрел салон. Было полутемно, я сначала даже не разглядел, кто там. Потоптался на месте, оглянулся на Травмированного, снова всмотрелся в автобусные сумерки и неуверенно помахал рукой, приветствуя пассажиров. И автобус тут же взорвался, по салону прокатились радостный свист и шум, и кто-то первый закричал:

— Здоров, Герыч, здоров, сучара!

— Здоров, — включились сразу крепкие глотки, — здоров, сучара!

Я настороженно, но на всякий случай приветливо, улыбался в ответ, не совсем понимая, что происходит. И тут Травмированный легко подтолкнул меня в плечо, и я сразу же завалился в дружеские объятия, только теперь рассмотрев все эти лица.

Были тут все — и Саша Питон с одним глазом, и Андрюха Майкл Джексон с синими церковными куполами на груди, и Семен Черный Хуй с откушенным ухом и пришитыми пальцами на правой руке, и Димыч Кондуктор с наколками на веках, и братья Балалаешниковы — все трое, с одной на всех мобилой, и Коля Полторы Ноги с крашеной в белое залысиной и гитлеровскими усиками, и Иван Петрович Комбикорм с угловатой от нескольких переломов головой, и Карп С Болгаркой с болгаркой в руках, и Вася Отрицало с перебинтованными кулаками; а еще дальше сидели Геша Баян, и Сирёжа Насильник, и Жора Лошара, и Гоги Православный — одним словом, весь золотой состав «Мелиоратора-91» — команды мечты, которая рвала на куски спортивные общества отсюда и до самого Донбасса и даже выиграла Кубок области; заслуженные мастера спорта в отдельно взятой солнечной долине. Они сидели все тут, передо мной, весело хлопали по плечам, дружно трепали мне волосы и радостно смеялись из темноты салона всеми своими золотыми и железными фиксами.

— Что вы тут делаете? — спросил я, когда первая волна радости схлынула.

На какой-то миг воцарилась тишина. И тут же громкий рев прокатился надо мной — друзья, переглянувшись, весело хохотали и откровенно радовались, глядя на мою растерянную морду.

— Герыч! — кричал Гоги Православный. — Дарагой! Ну ты даешь!

— Ну ты и даешь, Гера! — поддерживали его братья Балалаешниковы, заваливаясь на расшатанные кресла. — Ну ты и даешь, брат!

И все прочие тоже орали, хлопая меня по спине, и Саша Питон даже подавился своим кемелом, а Сирёжа Насильник рыдал от смеха, уткнувшись в грудь Васе Отрицало, которому это, впрочем, не слишком нравилось. И Жора Лошара, показывая на меня пальцем, смеялся, и Карп С Болгаркой, ухмыляясь, размахивал в воздухе болгаркой, демонстрируя весь свой боевой запал. Но тут Травмированный подошел сзади и спокойно положил мне руку на плечо. Все притихли.

— Какой сегодня день, Герман? — спросил он. Кто-то прыснул смехом, но получил подзатыльник и сразу замолчал.

— Воскресенье, — ответил я, не понимая, куда он клонит.

— Точно, Герман, — сказал на это Травмированный, — точно. А значит сегодня что? — спросил он, озирая друзей.

— ИГРА! — выпалили они на одном выдохе и снова радостно заревели.

— Понял? — спросил меня Травмированный.

— Понял, — не понял я. — Я думал, вы давно не играете.

— Вообще-то мы и не играем, — сказал на это Травмированный, — но сегодня, Герман, особый случай. Мы сегодня ИГРАЕМ. Более того — сегодня мы играем с ГАЗОВЩИКАМИ.

И вся компания снова откликнулась возбужденным ревом.

— Поэтому давай, браток, — подтолкнул меня Травмированный, — занимай свое место. Ты нам сегодня нужен.

Я прошел по салону, нашел свободное кресло, сел и огляделся. Автобус тем временем поехал, водитель крутил по разбитому асфальту, минуя множество ям, наконец выполз на трассу и притормозил.

— Эй, батя! — закричал водителю Вася Отрицало. — Давай какую-нибудь музыку включи!

— Давай, батя! — радостно подхватили Балалаешниковы. — Давай музыку!

— Давай, дарагой! — заорал вслед за ними Гоги. — Давай музыку!

И весь остальной спортивный коллектив тоже загудел, требуя музыки, а когда водитель недовольно оглянулся, они забросали его старыми рваными майками и хрустящими от пота гетрами, и тот не выдержал, врубил на полную какие-то жуткие запилы каких-то эй-си-ди-си, 81-го года, назад в черноту, назад в никуда, через смерть к рождению, поближе к богу и дьяволу, сидевшие сзади в раскаленном салоне подпевали вместе со всеми. Икарус резко сорвался с места, игроки попадали на свои сиденья, довольно перекрикивая динамики, стаскивая с себя тельники и свитера и вынимая из больших спортивных сумок футболки с набитыми на спинах трафаретом номерами, отыскивая в пакетах черные спортивные трусы, бинты и щитки, всю свою амуницию, переодеваясь в этом мраке, стукаясь головами и заваливаясь на кресла, когда автобус попадал в очередную яму.

— Эй, а Герычу? — вдруг крикнул один из Балалаешниковых, младший, Равзан.

— Точно, а Герычу? — вспомнили обо мне все и снова начали копаться в сумках.

И Жора Лошара бросил мне футболку, влажную, как железнодорожные простыни. А Андрюха Майкл Джексон стянул с себя спортивные трусы, под которыми у него были еще одни, точно такие же, и отдал мне, словно отрывая от сердца самое дорогое. А Саша Питон, сверкая одним глазом, достал новенькие гетры и тоже бросил. Давай, Герыч, — кричали все, — одевайся, выебем сегодня газовщиков, по полной выебем! Я стащил танкистские доспехи и надел форму. Футболка была велика, в трусах я стал похож на солдата, который проходит курс молодого бойца, но всё это были мелочи. Чего-то не хватало. Я чувствовал, что не готов к игре и тщетно заглядывал под кресло, пытаясь найти там ответы на все свои вопросы.

— Ребята! — снова закричал Равзан. — Он же босой!

— Ах ты ж йоб! — согласились ребята. — И правда! Дайте ему бутсы! Кто-нибудь дайте ему бутсы! — умоляли они друг друга.

Но лишних бутс ни у кого не было — ни у Саши Питона, ни у Семена Черного Хуя, ни даже у Андрюхи Майкла Джексона, который стянул с себя еще одни черные трусы и отдал их старшему из Балалаешниковых. Разочарование повисло между нами, вся эта затея вдруг утратила смысл, ведь какая польза от меня, если у меня нет бутсаков. Не выйду же я играть в берцах. Я посмотрел на Травмированного и развел руками, как бы извиняясь за свою непредусмотрительность. И остальная команда тоже посмотрела на Травмированного, словно ожидая от него чуда, будто надеясь, что сейчас он накормит нас всех пятью хлебами и обует одиннадцать человек основы в одни волшебные бутсы, которые приведут нас к полной и безусловной победе. Травмированный тоже ощутил общее напряжение, поймал важность этого момента, наклонился, вытащил откуда-то из-под кресел свой потасканный дипломат, с такими в восьмидесятые ходили пионеры, инженеры и военруки, положил его на свое колено, балансируя между кресел на одной ноге, неторопливо открыл и легким движением достал оттуда свои старые запасные адидасы, в которых гонял еще пятнадцать лет назад. Команда смотрела на адидасы завороженно. Ведь были это золотые бутсы Травмированного! Сшитые леской в нескольких местах, без двух шипов на подошве, неопределенного цвета, они пахли полевой травой, которая въелась навечно в затертую до дыр кожу. И, протянув их, Травмированный сказал: