Газета День Литературы # 167 (2010 7) - Газета День Литературы

Не подымая глаз, негромко, без всякого выражения чувств, то есть "бесстрастно", Ваня произнёс:

– А ты что?

– А что – я? – невольно вырвалось у Пашеньки. – По крайней мере, отговаривать тебя не собираюсь.

Ваня вроде бы даже удивился, но по-прежнему "бесстрастно" удивился:

– Отговаривать? От чего?

– От веры твоей… – опять как бы само собой вырвалось у неё. "Ненормальной", хотела уже добавить она, но в последнюю минуту сдержалась.

– От веры моей – понятно. У тебя, надо полагать, какая-то другая.

– Выходит так, раз твоя – не позволяет родителей успокоить. Ты почему им не пишешь? Знаешь, что Зинаида Сергеевна в органы заявлять собралась? Американские шпионы совратили Ваню с пути истинного.

У Вани сначала поднялись брови, а только потом уж веки.

– Так прямо и говорит?

– Так и говорит.

После томительного молчания, выдохнул наконец:

– Хорошо. Что предлагаешь?

– Я?

– Ну, ты же знаешь деда, отца. Да они через все газеты от меня отрекутся, если узнают, что произошло, и тогда из университета меня точно исключат. Я, конечно, не прочь, да благословение у меня – учиться.

– Благословение? Чьё?

– Матушка благословила.

– Матушка? А не старец этот, с острова?

– Отец Николай? Нет. Матушка Олимпиада. Здешняя она. В кельях, вернее, в стене бывшего Рождественского монастыря живёт – да тут недалеко, у Рождественского бульвара.

– Это она тебе не велит родителям писать?

– Перестань!

– И не Андрей этот?

– Никто и ничего мне не запрещает. Просто не знаю, что писать, вот и всё.

– Чего проще! Жив, здоров, чего и вам желаю.

– И ничего… о случившемся?

– А ничего и не случилось, Вань, – как-то так по-особенному произнесла она: – Просто ты вернулся – и всё.

Ваня посмотрел на Пашеньку каким-то совершенно другим, уже новым взглядом.

Юрий ЛОПУСОВ ВЕЧНЫЙ КРУГ

***

В карете счастья грубые поломки.

Ушла любовь… Но это – не конец.

Мне ночью в окна светит месяц тонкий –

В делах любовных дока, маг и спец.

Скажи мне, месяц, что это за мука –

Так жаждать встречи, что вскипает кровь?

И есть ли на святой земле наука,

Что может объяснить: что есть любовь?

Скажи, какое пламя сердце лижет,

Когда до боли смотрим на луну?

И если Бог призвал любить всех ближних,

То почему мы любим лишь одну?

Златой узор на небе чёрном выткан.

Лишь Бог такое в силах сотворить.

Скажи, не Он ли дал нам эту пытку –

Бездушную красу боготворить?

В конце ответь, печальный спутник мрака,

На тот вопрос, который всем венец:

Зачем страдать, любить, молить и плакать,

Когда всему на свете есть конец?

Вопросов – тьма. Но месяц вместе с ночью

Слинял в рассвет, не дав на них ответ.

И жизнь моя – сплошное многоточье,

Точнее, повесть, где финала нет.

***

Сиянье чёрных колдовских очей

Сравнимо лишь с мерцаньем звёздной ночи.

Но если утром тает мрак ночей,

То мрак очей и вечен, и порочен.

Скажи, Создатель, всё ли суета?

Зачем в любовь вложил Ты яда дозы?

Зачем атлас жемчужный живота

Ты увенчал соблазном чёрной розы?

Бесстыдство ласк не ведает границ,

И мне открылось тело сладкой новью,

И я познал искусство древних жриц

И яд ночей, отравленных любовью.

Под светом звёзд я пил сладчайший сок

Запретных ласк, безумств и дикой воли.

И цвёл в ночи прекраснейший цветок –

Меж юных бёдер чёрный треугольник.

Как трудно было мне её зажечь,

Но если вдруг она воспламенялась,

О, Боже, как лицо её менялось!

Пьяняще-дерзкой становилась речь.

Она сто раз под звёзды улетала

И возвращалась, чтоб опять взлететь.

И мне порою сил недоставало

Набросить усмиряющую сеть…

Пройдут года. Я стану сух и груб,

Но не забыть мне средь житейской прозы

И розу алую полураскрытых губ,

И сладкий дух, и трепет чёрной розы.

***

Люблю я стрелки у часов,

Они бегут, бегут по кругу,

И каждый час без лишних слов

Они встречаются друг с другом.

Они, не замечая нас,

Спешат на встречу, не печалясь,

И каждый час хотя бы раз

Они целуются, встречаясь.

Пусть будет вечным этот круг!

И все мои печали меркнут,

Когда большая стрелка вдруг

Накроет маленькую стрелку.

Я б целый мир объял душой

И радость пил бы полной меркой,

Когда б я стрелкой был большой,

А ты была бы малой стрелкой.

***

Ах, участь среднего поэта!

Сгорю – не станут воспоминать.

Все позабудут… Мне на это

В загробной жизни – наплевать.

Мне суд людской не интересен,

Меня от денежной трухи,

От злобы, зависти и спеси

Любовь спасала и стихи.

Я не любил мужей учёных,

Больших постов, словесных драк.

Любил вино, цветы, девчонок,

Был другом кошек и собак.

Мой путь земной был не напрасен,

Я понял, быт перехитрив:

Нет ничего любви прекрасней,

И алый парусник – не миф.

Уж я готов к осенней жатве.

Другим свети, моя звезда!

Не завтра ли в земле лежать мне,

Простившись с Музой навсегда?

И на могиле, мхом одетой,

Пусть камень высветлит луна:

"Ах, участь среднего поэта!

Сгорел, как яркая комета,

От песен, женщин и вина".

СОЛДАТ ИМПЕРИИ

"Вперёд! Вперёд!" – зовёт труба.

Как манит даль сквозная!

Куда ведёт меня судьба –

Один Всевышний знает.

Судьбе солдатской не перечь,

Мы справимся с бедою.

Мне по душе зелёный френч

И бляха со звездою.

Как славно быть – уж извини! –

Империи солдатом.

Нам не страшны ни бури, ни

Американский атом.

На час отставив ствол ружья,

Целую чьи-то губки,

И женщины спешат к мужьям,

Едва оправив юбки.

Но вот приказ нам свыше дан –

Спаси нас, Мать святая!

Ну, здравствуй, брат Афганистан,

Судьбу здесь испытаем.

Я выстрела не услыхал,

Мне пуля грудь пробила.

И вот судьбы моей финал –

Среди песков могила.

Так вот куда звала труба!

Скорбеть уже излишне.

О том, что так глупа судьба,

Мне не сказал Всевышний.