Добро пожаловать в Некрополь - Сергей Бортников

Именно против этих по происхождению, как и Ковальчук, мирных землепашцев были брошены свыше тысячи вооружённых до зубов бойцов 314-го полицейского батальона, уже «прославившегося» многочисленными репрессиями по отношению к еврейскому населению края в Луцке и Камень-Каширском, Мельнице и Мацейове[39].

Успели они оставить кровавый след и в Любомле, силами двух взводов расстреляв 215 душ. Случилось сие печальное событие ещё 22 июля…

В этот раз решили обойтись сотней полицейских: одной ротой из четырёх взводов, двух штатных и двух прикомандированных из подразделений вспомогательной полиции.

Семенюк и Ковальчук ехали в последней из пяти машин. Всю дорогу они молчали. А как поговоришь, если кругом одни враги?

Такие же украинцы, с похожими именами и фамилиями, славяне, разговаривающие на том же родном языке, поющие самые мелодичные в мире, добрые, искренние песни, но по каким-то своим причинам люто ненавидящие власть рабочих и крестьян. Даже страшно представить, что эти добродушные с виду парни — земляки, христиане, в основном православные, — сделают с ними, если, не дай Боже, пронюхают об их потайной жизни…

В Шацк прибыли около шести вечера.

— Свободное время! Подъём в 6:00, — объявил командир.

Пора!

Закинув за плечи тяжёлые вещмешки, подпольщики направились в сторону деревни Свитязь и одноимённого озера, раскинувшегося всего в нескольких километрах от Шацка.

— Эй, вы куда? — вдруг раздался сзади голос Никифора Костенко, по дороге сидевшего в машине рядом с ними и пытавшегося всё время навязать ненужные разговоры.

— Купаться! — жёстко отрезал Ковальчук, надеясь таким образом отбить желание набиваться в попутчики.

— В такой холод?

— Мы и зимой в прорубь ныряем.

— Я с вами!

— А плавать умеешь?

— Не бойтесь… На Днепре жил!

— Ну, что же, пошли, — тяжело вздохнул Семенюк. — Зачем им этот хлыщ? А вдруг он стукач?

В центре местечка повернули направо и, недолго попетляв между стройными стволами осин, оказались на безлюдном песчаном берегу.

— Раздевайтесь! — по праву старшего по званию распорядился Свирид.

— Есть!

Ковальчук и Костенко сбросили одежду, аккуратно сложили её в ровные армейские кучки и, громко крича, побежали по мелководью. Когда вода достигла пояса, Иван присел и намочил голову.

— А ты чего ждёшь? — заорал издали.

— Постерегу ваше барахло, — отшутился Семенюк.

Костенко, фыркая и матерясь, добрался наконец до глубины и поплыл, поплыл далеко вперёд по бесконечной тёмно-синей глади. Мощные взмахи его рук напоминали какой-то знаменитый спортивный стиль, овладеть которым простой украинский селюк никак не мог.

«Нет, не так прост этот парень… Надо будет хорошенько расспросить, где он учился плавать», — сделал вывод Ковальчук.

Бросившись вдогонку, он едва не настиг Никифора, но тот обернулся и как дал… Если б это происходило на земле, можно было бы сказать: «Только пятки сверкали!» Впрочем, так оно и было.

Накупавшись, Иван выбрался на берег и принялся приседать.

— Раз-два, раз-два…

— Как водичка? — поинтересовался Свирид.

— Люкс!

— А этот, этот-то смотри, что вытворяет!

Русая голова Костенко мелькала где-то в километре от берега.

— Похоже, парень давно дружит со спортом, — предположил Ковальчук.

— Да… Интересно, где его учили? Может, в разведшколе?

— Непохоже. В этом случае он бы не стал выпячивать свои способности.

— Согласен… Говорит, что жил на Днепре. Расспроси его подробнее о детстве-юности, ладно?

— Есть! А может…

— Оставить. Пусть живёт, — Свирид сложил руки рупором у рта и завопил: — Никифо-о-ор!!!

Вдали над водой поднялась рука, приветливо помахала коллегам.

— Пускай тешится, — улыбнулся Иван. — А ты пока расскажи о себе.

— Не положено… Хотя… Запомни на всякий случай — вдруг загнусь.

— Ничего с тобой не случится до самой смерти!

— А если? Тогда и передашь близким, что Свирид Семенюк честно и до конца выполнил свой долг.

— Это твоё настоящее имя?

— Да… Я родился близ Ровно в деревне с византийским названием Александрия[40]. На Горыни[41].

— Знаю.

— Откуда?

— Плавал когда-то на экскурсию: от Припяти до Ивановой Долины[42].

— Понял. Мы жили намного выше.

— Ну, это как смотреть, если не по петляющему руслу, а напрямик, не так уж и много…

— Не спорь. Я прекрасно знаю географию!

— Есть не спорить, гер рейхскомиссар!

— В 1917 году мне исполнилось 15 лет…

— А мне — тринадцать!

— Пацан…

— Тоже мне старик нашёлся!

— Ладно. Не обижайся. После революции наша семья переехала на восток, в столицу Советской Украины — город Харьков. Там я окончил сначала университет, затем аспирантуру. В 1932 году теоретический отдел моей «альма-матер» — Украинского физико-технического института — возглавил, ты наверняка слыхал это имя — Лев Давидович Ландау; мы подружились… Через пять лет его перевели в Москву, где в то время был создан Институт физических проблем (ИФТ), следом за шефом в Белокаменную потянулась большая группа учёных-физиков с Украины, в том числе и я. В день приезда меня вызвали на Лубянку и настойчиво порекомендовали присматривать за своим научным руководителем… Сначала я отказался, причём в резких тонах, но буквально через несколько дней был вынужден согласиться — прижали меня, Ваня, к ногтю, так прижали, что не шевельнуться ни влево, ни вправо, сам знаешь, как могут в нашей организации… Вскоре институт разгромили, многих расстреляли. Меня же репрессии не коснулись. А вот с научной карьерой прошлось покончить навсегда… Ладно, потом дорасскажу — Костенко возвращается!

— Эх, благодать! — прыгая на одной ноге, чтобы быстрее вышла попавшая в ухо вода, восторженно тарахтел Никифор.

— Одно слово — Родина, Отчизна! — озираясь по сторонам, поддержал его Семенюк. — Ненька-Украина!

— У нас раньше тоже богатющая природа была: леса, степи, крутые пороги… Пока Советы село не затопили. Днепрогэс, сволочи, строить надумали, мать их перетак. Дед мой — Сидор Терентьевич — уезжать не захотел, водная пучина стала ему могилой… Я, десятилетний, рыдал целую неделю… А в начале сорок первого меня призвали в армию. Решение созрело само собой: если война — сразу сдамся в плен. Так и поступил. Содержался в Луцком лагере — возле замка Любарта. Но немцы вдруг соизволили проявить милосердие и отпустить по домам всех украинцев. Знакомых у меня здесь нет, идти некуда, жрать нечего, вот я и подался в полицию…