Сын Духа Святого - Алексей Хапров

— Что везешь? — спросил подошедший ко мне мордастый гаишник.

— Яблоки на базу, — ответил я, и протянул накладные.

Гаишник, нахмурившись, стал изучать бумаги.

— Давай посмотрим, — сказал он.

Я открыл двери фургона. Оттуда ударил какой-то резкий, кисловатый, тошнотворный запах.

"Неужели гнилья накидали?" — подумалось мне.

Гаишник прочертил по воздуху своим мясистым носом дугу и поморщился.

— Овчинников! — позвал он.

К нам подошел молодой, сухощавый верзила с властным выражением лица.

"Видимо, он у них главный нюхач", — пронеслось у меня в голове, и я с трудом удержался, чтобы не прыснуть. Но дальше мне было уже не до смеха.

Верзила поводил носом и многозначительно посмотрел на напарника.

— Разгружай, — приказал он мне.

Я вскинул брови.

— Да вы что, ополоумели? Пока разгружу, пока обратно загружу — весь день пройдет.

— А твоего согласия никто не спрашивает, — отрезал верзила. — Сказано, разгружай — значит, разгружай.

В его голосе сквозила не терпящая возражений категоричность. Мысленно ругая директора, агронома, а вместе с ними и Чугунова на чем свет стоит, я принялся разгружать фургон. С каждым выгруженным ящиком неприятный запах становился все сильнее и сильнее. Он шел откуда-то из глубины. Когда практически все ящики были выгружены, я, потянувшись за одним из последних, оцепенел. То, что предстало перед моими глазами, заставило меня вздрогнуть.

— Вот тебе и яблочки! — присвистнул мордастый.

В глубине фургона лежало человеческое тело. Тошнотворный запах исходил именно от него. Труп! По одежде я опознал нашего главного бухгалтера Приходько. Я обернулся и растерянно посмотрел на гаишников.

— Выгружай, выгружай, — приказал верзила, сурово глядя на меня, и обратился к мордастому. — Давай за понятыми. Скворцову скажи, чтобы связался с милицией.

Я нервно сглотнул слюну, и трясущимися руками выгрузил оставшиеся в фургоне четыре ящика. Когда я увидел лицо мертвого Приходько, мне стало дурно. Оно было белым, как мел. Его рот был открыт, язык, приобретший фиолетовый оттенок, вывалился наружу, а наполненные ужасом глаза смотрели куда-то вверх. Красная полоса, проходившая вокруг шеи, не оставляла сомнений, что его задушили.

— Пошел вперед! — приказал мне верзила и достал из кобуры пистолет.

Его команда повергла меня в еще больший шок. Не иначе, как меня считают убийцей.

— Но это не я его убил! — с дрожью в голосе воскликнул я.

— Шагай, шагай! — грубо оборвал меня верзила. — Разберемся.

Я растерянно посмотрел на собравшихся вокруг людей, словно прося у них защиты. В основном это были дальнобойщики. Но в их глазах светился только ледяной холод. Понурив голову, я побрел в указанном направлении.

В помещении дежурного поста меня завели в какую-то тесную каморку, в которой мерцала тусклая лампочка, и совершенно не было окон, закрыли на ключ, а снаружи приставили часового.

Я несколько раз пытался с ним заговорить. Я просто хотел объяснить, что к убийству Приходько я не имею ни малейшего отношения, и что его труп мне подкинули. Но едва я открывал рот, как из-за двери следовал грозный окрик.

— Молчать! Не разговаривать!

Милиция приехала не сразу, а лишь через несколько часов. Все это время я мучился от жажды. В комнате было душно, и мне страшно хотелось пить. Но все мои просьбы о стакане воды оставались без внимания.

В ожидании милиции я немного пришел в себя, и ко мне постепенно снова вернулась способность размышлять. Первым, о ком я подумал, был Королев. Я терялся в догадках, специально ли он меня подставил, или директор был здесь все же ни при чем? Может, убийство Приходько — это дело рук Чугунова? А что, вполне вероятно. Убил, спрятал тело в фургон, затем притворился пьяным, чтобы не ехать со столь опасным грузом, и таким образом свалил подозрения на меня. А может, они все в сговоре? И Королев, и Чугунов, и агроном.

Меня раздирала куча вопросов, на которые я не находил ответа. В моей голове подетально, со всеми подробностями, пронесся весь сегодняшний день. Вот я утром пришел на работу. Вот наша секретарша Мария Гавриловна принесла мне разнарядку из Облснаба.

— Когда поедешь? — спросила она.

— Сегодня, — ответил я. — Чего тянуть?

Вот я изучаю принесенную мне бумагу. Вот раздается звонок Королева. Вот я иду к нему.

"Нужно на базу отвезти яблоки… Да не бойся ты, Чугунов уже расписался в принятии груза… Если что, спрос будет с него…".

Я со всей отчетливостью вспомнил, как подозрительно бегали при этом глаза директора совхоза, и как он старательно от меня их отводил. Я же тогда отметил про себя эту деталь, но почему-то не придал ей серьезного значения. Неужели, все-таки, сговор? Но почему они выбрали именно меня? Хотя, что в этом удивительного? Если хорошо подумать, я для этого — самая подходящая кандидатура. Во-первых, я для них чужой. В этом совхозе сплошь и рядом одни родственники. Кум на куме, сват на свате, брат на брате. Зачем им подставлять своих? А во-вторых, меня, как и Приходько, никто не любит, и на мою защиту вряд ли кто встанет. Все будут только рады одним махом избавиться от двух ненавистных субъектов. Одного — в могилу, другого — в тюрьму. Как там сказал Королев, когда я вошел в его кабинет? "Хотим тобой убить сразу двух зайцев!". Так, по-моему. Вот и убили. Сволочи! Твари! Неужели, этот их подлый номер пройдет? Ведь милиция должна во всем разобраться. Они должны понять, что это не я убийца. Разве могут осудить невиновного?

"Могут, — ответил мне внутренний голос. — Еще как могут".

Я вспомнил Сморкачева и вздрогнул. Он в этот момент словно возник передо мной и мстительно ухмылялся. В моей памяти отчетливо проявился его жалкий, растерянный взгляд, когда он вдруг обнаружил в своей сумке чужой пистолет. Точно так же, наверное, выглядел сегодня и я, когда увидел в фургоне труп Приходько. Воистину, бумеранг возвращается. Не иначе, как бог вознамерился меня наказать. Неужели мне уготована судьба Сморкачева? В случае с пистолетом, ведь, никто не стал докапываться до истины. Взяли с поличным — значит виновен. А ведь я тоже был взят с поличным.

Когда меня привезли в милицию, допрашивать меня взялся невысокий, рыжеватый крепыш с хрящевым носом и волевым подбородком. Он сначала не вызвал у меня страха. Напротив, увидев в его глазах какую-то добродушную хитринку, я даже немного приободрился. Я был уверен, что он сейчас во всем разберется, и отпустит меня домой. Но мои надежды не оправдались.

— Следователь Тимошенко, — представился крепыш и внимательно посмотрел мне в глаза. — Ну, рассказывай, когда, как и за что ты убил этого человека?

— Я его не убивал, — ответил я. — Труп мне подкинули. И я догадываюсь, кто это мог сделать.

Тимошенко нехотя встал из-за стола и, кряхтя, подошел ко мне.

— Значит, говоришь, труп тебе подкинули? — переспросил он.

Не успел я подтвердить свой ответ, как оказался на полу. Скулу пронзила резкая боль, в глазах запрыгали звездочки, а из носа потекла кровь.

Следователь, потирая правый кулак, вернулся на место. Я испуганно смотрел на него.

— Когда, как и за что ты убил этого человека? — снова повторил он, и на его губах заиграла простодушная улыбка, которая в тот момент показалась мне какой-то зловещей.

Я поднялся на ноги и уселся на стул. Нос продолжал кровоточить, пачкая рубашку. Мне пришлось зажать его пальцами руки и немного приподнять голову.

— Я его не убивал, — хрипло повторил я.

Тимошенко снова усмехнулся. Правда, эту усмешку выражали лишь его губы. Его же глаза при этом, напротив, стали сухими и холодными.

— Дружок, — мягко, но угрожающе, произнес он. — У меня, помимо тебя, еще двенадцать дел. Воры, мошенники, пьяницы, грабители. И все утверждают, что они ни в чем не виноваты, и что их подставили. Давай не будем отнимать друг у друга время. Есть два варианта. Первый: ты даешь чистосердечное признание, глубоко раскаиваешься в содеянном, и тем самым немного облегчаешь свою участь, ибо суд всегда учитывает помощь следствию. Второй: ты продолжаешь отпираться, но тебя это не спасет. Я все равно найду, как доказать, что это твоих рук дело. И в этом случае ты получаешь на полную катушку. Какой вариант тебя больше устраивает?

Мои глаза застлал какой-то густой туман, в белесой дымке которого попеременно вспыхивали красные огоньки. Меня переполняли ярость, негодование, обида. Я чувствовал себя так, словно меня всего начинили порохом. Проносившиеся в моей голове мысли походили на огненные стрелы. Казалось, еще немного, еще чуть-чуть, и во мне произойдет страшный взрыв.

Я мучительно сжал кулаки, изо всех сил сдерживая в себе рвущуюся наружу злость. Я понимал, что любое проявление агрессии мне сейчас только навредит. Я должен держаться. Держаться изо всех сил, и ни в коем случае не позволить этому ублюдку сбить себя с толку, или запугать.