Вторая жизнь (Иллюстрации П. Зальцмана, Ю. Мингазитдинова) - Василий Ванюшин

Теперь не было смысла скрывать, что он смотрел телевизор и слушал радио. Надо только не подвести под удар товарищей: говорить, что делал один, втайне от заключенных.

Днем его повели на допрос. «Я один», — это Август произнес твердо, чтобы не повторять, а на вопрос: «Откуда телевизор?» — отказался отвечать.

Теперь надо было ожидать изменения приговора…

И когда Августу передали о том, каким путем удалось Максу пробраться в лагерь, вначале было только сожаление: поздно… И тут же в душе Августа заговорила гордость за своих товарищей. Значит, они там не сидят сложа руки… Жаль, что не удалось ничего передать Максу: его быстро отправили из лагеря.

Затем он стал размышлять над допущенной ошибкой. Да, он очень любил дочь. Любовь — слабость и сила характера. Человек, лишенный свободы, острее чувствует это. И как легко: стоит повернуть ручку — и он увидит дочь! Этого очень хотелось. И была ли тут ошибка?

Нет! Хотя надо было соблюдать величайшую осторожность, все равно — тут дело не в ошибке. Макс передал: будут выискивать повод, чтобы пересмотреть приговор… Не этот случай используют, так другой. Не будет случая — наймут провокатора. Лишь бы убить…

Нового приговора не последовало. Был еще допрос. Держали отдельно под стражей. А ночью посадили в закрытую машину и повезли. Везли не в город — это ясно, а дальше в горы: дорога была тряская. Везли не меньше двух-трех часов, и все это время голову сверлила одна мысль: расстрел.

Машина остановилась. Открыли дверцу. Только начинало светать. Он увидел широкое каменистое плато и гребень гор, выгнувшийся амфитеатром.

Август спрыгнул на землю.

Здесь тоже был лагерь. Вероятно он только создавался — не было никаких строений. Участок в несколько гектаров окружала колючая проволока, именно окружала, потому что участок имел форму круга; это показалось странным. За колючей проволокой белели палатки, людей там не было видно. Далеко за пределами лагеря моталась из стороны в сторону стрела экскаватора. Заключенные, вероятно, работали там, под охраной, а на ночь их приводили сюда, за колючую проволоку.

Августу многое показалось странным. Прежде всего, то, что заключенных было всего полтора десятка, а охранял их целый взвод — солдаты жили тоже в палатках. раскинутых за пределами проволочного окружения. Под вечер сюда приехала группа офицеров во главе с полковником, который долго осматривал плато в бинокль. Офицеры скоро уехали.

«Похоже, что здесь будет полигон, — думал Август. Но по чему меня привезли сюда? Здесь — жизнь на свежем воздухе, да и работа легче. Почему ко мне такая милость? Нет, тут что-то не то…»

Подозрения его усилились, когда он перезнакомился со все ми заключенными. Большинство были политические, как и он. Двое оказались бандитами со смертным приговором, который им обещали заменить пожизненным заключением.

И он догадался:

«Все мы здесь смертники, и нам готовят какую-то адскую смерть».

Не было надежды сообщить о себе друзьям, жене, дочери. Сюда приезжали только военные чины. Однажды приехали солдаты на трех грузовиках. Они привезли детали какого-то разборного сооружения и сгрузили их возле котлована. Август попытался заговорить с одним из солдат, но сейчас же получил удар прикладом.

Снова приехала группа офицеров: среди них были, судя по форме, два военных инженера. Они. развернули какой-то чертеж, долго рассматривали его, перебрасываясь непонятными терминами. Офицеры бездельничали. Они стояли возле котлована и, посмеиваясь, говорили о женщинах. Август работал лопатой, разравнивал выброшенную экскаватором землю. Офицеры стояли рядом. Они не обращали внимания на заключенных, полагая, видимо, что люди, лишенные свободы, лишены и слуха.

У Августа выпала из рук лопата, когда он услышал имя дочери, — не то, которое он ей дал, а то, с которым она живет сейчас и выступает перед телезрителями. Он поспешно поднял лопату, оглянулся, нет ли рядом охранника — тот оказался возле инженеров, и, продолжая работать, приблизился к офицерам.

Да, говорили об Юв Мэй, обращаясь к молодому капитану, довольно красивому, в новеньком мундире, плотно обтягивавшем его широкие плечи.

— Послушай, Браун, в конце концов от нас ты не должен скрывать: когда же у тебя свадьба с Мэй?

— Бросьте вы! Рано еще говорить об этом. — Капитан был чуть смущен.

— Рано? Да ты сколько месяцев с ума сходишь по ней!

— Смотри, как бы не опередили…

— Поспеши, Браун. Шеф собирается сократить штаты, расшвыряет нас в разные стороны, не удастся и на свадьбе погулять.

— А есть такие опасения?

— Не будем сейчас говорить об этом…

Офицеры пошли к инженерам, Браун остался один. Он задумчиво смотрел на дно котлована, будто определял взглядом, достаточной ли он глубины.

Август, не разгибаясь, приблизился еще на шаг. Он уже об думал все — иного выхода нет, другой возможности не представится.

— Господин капитан, скажите Юв Мэй, что ее отец здесь.

Это было сказано очень тихо, и Август обращался, казалось, совсем не к капитану, а к своей лопате, которую держал в руках. Он разогнулся, будто хотел на секунду расправить плечи и дать им отдых, и встретился с взглядом капитана.

ПИКОВЫЙ ТУЗ

Профессор сделал последний укол. Юв радовалась: фиолетовое пятнышко на щеке не только не росло, оно сжалось, потемнев, опухоль опала. Теперь оно походило на маленькую родинку. Галактионов сказал, что, возможно, родинка останется, но, скорее всего, она исчезнет.

На прощание профессор сказал, что если она заметит изменение «родинки» в худшую сторону, пусть немедленно приедет к нему. О какой-либо плате за лечение он не хотел даже слушать.

Юв вышла на улицу. Длинная голубая машина Брауна стояла возле тротуара.

Они поехали к дому Юв.

— Зачем ты ходишь к этому профессору? — хмурясь, спросил Браун.

— Не ходишь, а ходила, — весело ответила Юв. — Смотри! У меня была опасная опухоль. Теперь ее нет. Это сделал он.

Капитан не знал, верить ей или не верить.

— А если бы у тебя было такое пятно не на щеке, а на груди, — ты тоже пошла бы?

Радостное настроение Юв сразу исчезло. Подъехав к дому, он спросил:

— Не побывать ли нам в оперетте?

Юв ответила раздраженно:

— Достаточно «Ночной красавицы». Что там творилось! Нес частная Эрика! Ведь профессор сделал доброе дело. А над ней издеваются. Он и меня спас… от несчастья, а ты видишь только плохое. Безжалостные люди!

Браун слушал, и в нем тоже нарастало раздражение: как на доела ему эта переменчивость!

Юв видела, что он обиделся, и поспешила протянуть руку, улыбнулась. Это могло означать, что они не поссорились окончательно.

Браун поехал в штаб. Сегодня опять у Фромма совещание. Дух новой войны носился в штабе. О войне говорили во всех отделах, ее планировали, причем возле карт будущих военных действий произносились слова: «Мы наносим внезапный удар», а не «Мы отражаем удар».

Фромм заменил многих офицеров и двух генералов своими бывшими сослуживцами, настроенными наиболее воинственно. Фромма они боготворили. В офицерском ресторане при штабе появилась огромная картина: на ней изображен самолет, пикирующий на колонну войск и беженцев; на борту самолета — пиковый туз; летчик бьет из всех пулеметов и пушек, у него деловито сосредоточенное безжалостное лицо, тонкая черта сжатых губ. Молодой Фромм! Его первый подвиг в воздухе…

Брауну не нравились перемены в штабе. Если бы он мог рассказать Юв хоть какую-то долю того, чем занимается сейчас штаб, она отвернулась бы от него — в этом Браун был уверен. Он помнил и слова отца, сказанные перед отъездом сюда: «Знай, ты будешь служить делу защиты цивилизации. Я тоже ему служу». Но защитой тут и не пахло.

Отец сконструировал универсальное бомбоубежище, в котором можно спастись и от атомного удара. Оно снабжено автоматическим лифтом для спуска, противорадиационным фильтром, имеет отопительную и охладительную системы, специальные камеры для хранения продуктов и воды, кухню, систему дезактивации продовольствия. В таком убежище долгое время можно жить с полным комфортом — до тех пор, пока не будут утрачены на поверхности земли все губительные последствия атомного нападения. Изобретение было принято военным ведомством и пущено в производство. Разумеется, такие убежища могли построить себе только весьма состоятельные люди. Изобретение дало отцу немалые деньги, он быстро разбогател. И как-то дома сказал: «Не знаю, насколько надежно мое убежище, но вижу, что деньги оно приносит вполне надежные. Не хочется испытывать на себе его прочность».

То, что творилось сейчас в штабе, было совсем не то, о чем говорил отец и чему хотел служить Браун.

На этот раз на совещании присутствовали только начальники отделов. Фромм давал установки, которые должны лечь в основу разрабатываемой операции. Браун записывал: