Проклятие феи - Робин Мак-Кинли

А может, их прячет талисман человека с саблей?

Катрионе не хватало духу задуматься об этом всерьез.

Она частенько прикидывала, не поискать ли малиновку, чтобы передать весточку Тетушке, – казалось, у малиновок всегда находятся родственники там, куда или откуда ты хочешь отправить послание, – но не могла придумать, какое сообщение не окажется опаснее, чем дальнейшее молчание и надежда на удачу. Плохо было уже и то, что на пути из столицы в Двуколку она оставляла за собой след из краденого молока. Возможно, их везение объяснялось всего лишь тем, что волшебники пренебрегали разговорами с животными. Звериные мысли были недостаточно упорядоченными для магов и всегда полнились неотложными будничными заботами, вроде спаривания, смерти и следующей трапезы.

Уже много недель Катриона не видела ни на ком королевской ливреи. Ей часто приходилось проходить некоторое расстояние по главной дороге, потому что другого пути не было, и порой ночевать неподалеку от тракта, поскольку она чересчур уставала, чтобы искать лучшее убежище. А потом она просыпалась от шума, с которым мимо проходили путешественники, и выглядывала сквозь листву или заросли травы, отчасти надеясь, что подслушает какую-нибудь беседу о пропавшей принцессе. Скажем, байку о десятифутовом великане, в день именин выхватившем малышку из колыбели, которого видели с ней где-то по дороге на юг, где и сосредоточили свои усилия королевские следопыты. Отсутствие людей в ливреях казалось добрым знаком.

Катриону постоянно мучил голод. После того как она добывала молоко для принцессы, ей часто не хватало сил искать пропитание для себя, а пища, которую летом можно найти в глуши и есть сырой, изрядно надоела. Только изредка, когда шел дождь и обе путешественницы промокали и замерзали, она решалась развести огонь (один из тетиных амулетов уговаривал сырую древесину гореть, хотя чем мокрее было топливо, тем скорее выдыхались чары; в болотистой Двуколке Тетушка продавала множество таких амулетов), да и то лишь если удавалось найти достаточно удаленное от дороги место и ветер дул в правильном направлении. Один или два раза она оставляла на маслобойне полпенни за украденный сыр, но сама решалась пить только козье, коровье или овечье молоко, хотя порой ей предлагали это и другие животные (в том числе и медведица). Она устала от сидения на земле, и даже с амулетом, защищающим от камней, ночевка в поле в корне отличалась от сна на самом старом, грубом, комковатом и нуждающемся в новой набивке матрасе, сделанном человеческими руками, укрытом четырьмя стенами и крышей и дополненном одеялами и подушками. (На деревьях они не спали никогда. Катрионе не хотелось обнаружить, что именно этот амулет не распространяет свое действие на младенца у нее на руках.)

Катриона, конечно же, очень устала от забот о принцессе. Но в первый же раз, вечером, когда она склонилась, чтобы взять на руки малышку и продолжить путь, и увидела, как взгляд девочки сначала сурово сосредоточился на обращенном к ней лице, а затем, после мгновения задумчивости, маленькое личико озарила ясная, словно дневной свет, улыбка, предназначенная именно ей, Катрионе, как если бы принцесса окликнула ее по имени, пришлось признать, что она отчаянно привязалась к девочке. Даже несмотря на то, что та слишком много весит. И что ее то и дело приходится перепеленывать. Вовсе не обязательно было бросаться к колыбели и причитать над ней, словно сумасшедшая, раздраженно думала Катриона. Ее никто не заставлял. Она просто это сделала. Но если бы не она, с кем бы сейчас была эта малышка? Маленькая фея нашла бы кого-нибудь другого… Ведь нашла бы? Нашла бы кого-нибудь получше… Разве нет?

Что она сказала несчастным королю и королеве?

Каждое утро, перед тем как заснуть, Катриона напоследок повторяла про себя стишок, которому ее научила маленькая фея. Часто она засыпала, бормоча: «…плотнее плети свою сеть…», и просыпалась со словами: «…ведь владельца ее больше нет».

– Твоя златая корона определенно потеряна, – чуть слышно шепнула она однажды вечером, окуная грязную малышку в неглубокое озерцо, как следует прогретое за день солнцем.

Малышка рассмеялась, вытащила со дна пруда пригоршню ила и тягучей слизи и втерла себе в волосы. Оказалось, что это ужасно весело, и она добыла еще горсточку.

– Ох, какая же ты у меня помощница, – пробормотала Катриона, набрасывая на нее относительно чистую тряпицу и вытирая ей лицо.

Принцесса стоически смирилась с этим унижением.

– Порой я думаю, что мыла мне не хватает еще сильнее, чем хлеба. Но скоро мы будем дома.

Катриона помолчала, и малышка, уловив ее настроение, встревоженно замерла.

– И ты тоже будешь дома, – заключила девушка, поймав одну из грязных ладошек и вытирая ее тряпицей. – И ты тоже.

Последние полтора дня пути до Туманной Глуши дождь лил без перерыва. Катриона воспользовалась погодой как предлогом для того, чтобы тоже не останавливаться. Несмотря на ее бережливость, медяки закончились еще неделю назад, и голод терзал девушку сильнее прежнего. Она слишком устала и не захотела на рассвете покидать главную проселочную дорогу, ведущую в Двуколку. Всю ночь на этой дороге было пусто, а днем девушка успевала укрыться в стороне, прежде чем ее заметят другие случайные путники.

Тетушка придумает, как объяснить людям, почему Катриона вернулась с именин принцессы с ребенком подозрительного возраста на руках (она предполагала, что новости об исчезновении принцессы облетели страну так же быстро, как и объявление о ее рождении). Хотя разве кому-то в голову придет нелепая мысль, будто кто-то вроде Катрионы мог успешно похитить принцессу? Если принцесса исчезла из-за угрозы со стороны Перниции, значит ее поспешно увезли в какую-нибудь королевскую крепость, где самые могущественные маги, самые мудрые феи, самые хитрые разведчики и самые бдительные войска сумеют ее уберечь.

Когда Катриона поняла, что больше не может сделать ни шагу, она остановилась, на несколько минуток присела под дерево, прислонилась к стволу и провалилась в какую-то полубессознательную дрему. Как только ей хватило сил подняться на ноги, она продолжила путь. Принцесса впервые чувствовала себя неважно. Она не успела проголодаться, но беспокоилась и хныкала, и потому Катриона особенно спешила добраться до тетиного дома.

«Ох, Тетушка, – думала она. – Ты не поверишь, как много мне нужно тебе рассказать…»

Во второй вечер дождь и ветер так шумели в листве, что Катриона не могла расслышать звук собственных шагов, хотя ощущала, как грязь засасывает ноги, пытается стянуть с них башмаки и заставить ее потерять равновесие. Она часто спотыкалась. Край плаща она набросила на прихворнувшую малышку – он был шерстяным и грел даже мокрым. Но по мере того как шерсть намокала, плащ становился все тяжелее. Катриона чихнула. Сейчас ведь лето, безрадостно думалось ей. Не могла же она простудиться в разгар лета.