Северный Удел - А. Кокоулин

Закрыв дверь на ключ, с саквояжем в руке я спустился вниз.

Швейцар придержал передо мной створку:

— Пожалуйте, господин.

Начинающийся день обмял теплом и солнцем. Начало сентября. Запах свежих яблок перебивает вонь выгребных ям.

Леверн.

Я посмотрел по сторонам. Кондитерская. Шляпный салон. Лоток зеленщика. Тележный зад застрял в арке. Несколько пузатых корзин спущены через дощатый борт на мостовую. А афишная тумба зазывает в цирк с лилипутами.

Слева через улицу вешали вывеску. К набережной удалялся стекольщик. Стекло отблескивало, слепя глаза. Блезан в одних синих рейтузах, с сабельной перевязью через голую спину нырнул в подъезд через дом.

Кровью всех было не объять.

Я повел плечами и, натягивая перчатки, шагнул к ожидающему шарабану.

Ага. Недалеко, в тени выступа стоял один из моих мальчишек и грыз купленный на задаток леденец. Вот и компания.

А из подозрительных?

Да хотя бы тот же сиганувший блезан. Пока.

— Сюда, господин, — потянулся с высокого сиденья Майтус.

Я подал ему саквояж.

Возница был молодой, худой, кафтан и шапка были ему явно велики.

— Что, вместо отца что ли шарабанишь? — устраиваясь, спросил я его.

— Да, господин. Но город я знаю, не извольте сомневаться.

Глаза у него были живые, черные. Над верхней губой пробивались усики. Зубов во рту не хватало.

— Частный дом на восточной стороне знаешь?

— Знаю, — кивнул возница. — Домчу!

— Какое тебе домчу! Едем медленно. Разумеешь?

— Ага.

Я назвал улицы.

— Вот по ним, и тихонько…

— Все понял, господин хороший, — возница стегнул каурую лошадку вожжами.

Шарабан тронулся. В открытом кузове я вдруг почувствовал себя неуютно.

Стучали по мостовой копыта, утягивались за спину дома, в окнах скакало солнце. Какое-то время я смотрел, как ранние пешеходы толкутся на узких тротуарах, как, мягко покачиваясь, из ворот оставленного позади двора выплывает ландо и пристраивается за нами, как дамы крутят зонтиками, а рабочие белят стену.

Потом я прикрыл глаза.

Не нервничай, Бастель, сказал я себе. Ни к чему оно. Пусть те, кто следят, видят дремлющего офицера.

Как там говорил Огюм Терст? Спокойствие — залог будущей победы? Кажется так.

Шарабан свернул на Бешаррон. Жилки, обозначающие людей, появлялись в поле моей крови, сплетались в узоры и смазывались, большинство — серые. Ярких, цветных — одна, две.

— Господин…

— Да, Майтус, — произнес я, не открывая глаз.

— За нами жандармы, конные.

— Сколько?

— Двое. При карабинах.

— Это Сагадеевская охрана.

Скоро за шарабан отвалилась красная пожарная каланча и потянулись Гуляй-ряды.

Когда-то они были просто полем. Потом здесь настроили мест для торговли с лабазами и складами. У складов выросли купеческие домики, у домиков — заборы. С краю прилепился приход.

В ярмарочные дни здесь было не продохнуть. Идешь, идешь, а длинные товарные столы не кончаются, всюду люди, их локти, плечи, задницы, рты, многоголосье, будто полог, висит над рядами, чугинский шелк, цайнский металл, птица, мед в кубышках, горы кислой капусты, потешные деревянные фигурки, платки: белые, прозрачные — из граничного Орбаза, теплые, темные — из Вологажья, платье — западное, ассамейское, имперское простое и с выпушкой.

А дальше — косы, серпы, гвозди, сапоги, пояса, шкуры, рыба, красная и белая, и южный шербет, и северная морошка.

Но сейчас торговля еще не развернулась. Лишь яблоки высились красно-зелеными курганами да вкусно, до умопомрачения, пахло сдобой с дальних рядов.

Негусто было и покупателей. Бесцельно слонялись сонные зеваки. Стояла у стола с тканями дебелая матрона с выводком прислуги. Какие-то фигуры маячили за вывешенными топорами и пилами.

Будто бы очнувшись, я покрутил шеей.

Следящего мальчишку я не приметил, но зато хорошо разглядел сопровождающих нас жандармов. Низшая кровь, синие шаровары, голубые мундиры.

Объехав Гуляй-ряды, мы неторопливо двинулись через Кешуй.

А ведь получается, подумал я, вернувшись к образу задремавшего пассажира, что убийца знал о письме отца. Или же знал о его желании вызвать меня домой. Зачем иначе настроенное на меня яйцо?

Нет, меня ждали. Возможно, что и вариант с Лобацким был подготовлен заранее. Но смысл? Что решила бы моя смерть? Что решила бы смерть отца? Зачем зверски изрезаны представители трех великих фамилий?

Месть? Или надо смотреть глубже?

Ничего не соображаю. Ничего. Какая-то дикая шарада.

Но, допустим, если все же речь идет о раскрытии заговора и заговорщики устраняют свидетелей… Вольных, невольных, потенциальных. Всех. Потому что на карту поставлено очень многое. То какая же у них жуткая сила!

Откуда?

Я похолодел.

Кто-то стремился к власти, не взирая на трупы. Кто-то, считающий себя выше государя-императора? Одна из фамилий? Ритольди? Гебриз?

Не улица, империя зашаталась под шарабаном.

— Почти приехали, господин, — услышал я возницу.

Рябь замельтешила под веками.

Я «проснулся». Липки чередовались с солнечной пустотой. Все, аллея.

Жандармы, обогнав нас, пустили лошадей рысью. За липками потянулась желтая стена какой-то казенной службы.

Впереди и сзади было пустынно. Лишь вдалеке таял экипаж.

Я спрыгнул с подножки, не дожидаясь, пока возница притормозит кобылку. От щедрот сунул в ладонь парню пятак.

— Свободен!

За мной неловко выбрался Майтус.

За оградой дышал пылью двор. Во дворе запряженная двойкой кренилась большая полицейская карета. Чуть дальше, на плацу, шеренгой выстроился едва ли не весь штат.

— И не лезть на рожон! — донеслось до меня.

Сагадеев в светло-серой армейской шинели с красным кантом ходил перед строем зеленых мундиров и рычал и плевался.

Багровели щеки. Вращались глаза.

— Оцепить все! Запечатать! Чтобы не один не ушел! — гремел его голос. — Вы мне этих субчиков на блюдечке принести должны, ясно?

В конце речи он устало махнул рукой.

Полицейские рассыпались. Часть пробежала мимо нас к карете. Часть скрылась за углом здания.

— Здравствуйте, Бастель, — заметив меня, подошел Сагадеев.

— Что случилось? — спросил я его.

— Из морга больницы Керна пытались украсть тело Лобацкого. Хорошо я подстраховался и выставил пост. Они и заметили.

— И что?

— Отстреливаются. — Сагадеев тяжело вздохнул. — Вы при оружии?

Вот и кончилась передышка, сказал я себе.

Глава 6

Солнце висело в небе будто прибитое.

У забора и — особенно — у решетчатых ворот, через которые выдавали мертвецов для захоронения, разрослись лопухи. Ни маленьких окошек морга, ни двери сквозь них видно не было.