Безжалостный распутник - Барбара Картленд

Сиринга подошла к окну и села на подоконник. Она провела там около часа, прежде чем те же мужчины снова вернулись в комнату и неуверенно посмотрели на сэра Хью.

— Мы можем взять кресло, на котором вы сейчас сидите, сэр? — спросили они. — Его ждут.

— Что вам угодно? — надменно поинтересовался сэр Хью.

— Кресло, сэр. Оно выставлено на торги.

Сэр Хью открыл было рот, чтобы выбранить незваных гостей, но Сиринга быстро шагнула к нему.

— Не нужно спорить, отец, — спокойно произнесла она. — Они всего лишь выполняют свой долг. Садитесь на подоконник.

С этими словами она взяла из рук отца графин с бренди и стакан. Один из мужчин предложил сэру Хью руку и помог встать. Кресло вынесли, сэр Хью проводил его печальным взглядом.

— Я сидел на этом кресле с тех пор, как поселился здесь.

— Знаю, отец, — ответила Сиринга. — Теперь его выставят на продажу.

— Твоя мать очень любила это кресло.

— Не думайте об этом, — произнесла Сиринга.

Ее охватило такое сильное отчаяние, что она испугалась, что может в любой момент разрыдаться. Нет, она не вынесет жуткой картины, когда чужие люди увидят, как ее отец плачет, или услышат, как он будет вслух корить и унижать себя, как это с ним частенько случалось.

Не осознавая, что делает, Сиринга плеснула в бокал немного бренди.

— Пейте, отец, — сказала она, — раз уж вы купили это, то надо допивать.

Ее отец поднес бокал к губам, а затем заговорил еле слышно, как будто разговаривал сам с собой:

— Я видел камеры для должников в Ньюгетской тюрьме, темные, вонючие, мерзкие. Я до сих пор помню это жуткое зловоние. — Сделав глоток, он продолжил: — Заключенные там похожи на диких зверей. Их крики эхом разносятся по длинным коридорам, они дерутся за еду так, будто умирают от голода. Разве я вынесу такие условия, разве переживу подобное моральное падение?

В его словах прозвучал нескрываемый страх.

— Будем надеяться, что все образуется, отец, — предположила Сиринга. — Возможно, благодаря торгам нам удастся оплатить долги.

Увы, произнося эти слова, она прекрасно понимала, что надежда эта тщетна. Разве можно было, продав дом и мебель, покрыть их огромный долг?

— Как же я выживу в Ньюгете? — спросил сэр Хью дрожащим голосом и сделал еще глоток. — Тюремная лихорадка убивает по нескольку сотен человек в год. У меня нет денег, чтобы заплатить за приличную камеру, и я буду вынужден тесниться вместе с другими заключенными, как животные в хлеву!

— Не надо мучить себя, отец! — взмолилась Сиринга. — Кто знает, вдруг кредиторы дадут нам отсрочку!

— А что станет с тобой? — как будто не слыша ее, спросил сэр Хью. — Что же я наделал, Сиринга?!

— Поздно тревожиться об этом, отец.

— Что бы сказала твоя мать, если бы увидела, что наше имущество уходит с молотка и наш дом достанется чужим людям?

Голос отца был полон отчаяния. Сиринга встала на ноги.

— Садитесь, отец, — предложила она. — Уже поздно что-либо менять.

— Что происходит? — спросил сэр Хью. — Я должен знать, что происходит! Пошли, Сиринга, мы должны видеть, как продают наши вещи!

— Нет, отец, не надо! — взмолилась девушка.

Не обращая внимания на ее протесты, он взял ее за руку и потащил за собой. Пройдя через вестибюль, они вошли в столовую, где проводились торги.

В дверях стояло то самое кресло, на котором только что сидел сэр Хью. Рядом стояло другое, видимо проданное раньше. По-прежнему держа дочь за руку, сэр Хью опустился в него и заставил Сирингу сесть в соседнее кресло.

Человек в белом фартуке держал перед собой картину в раме. На ней был изображен всадник на белой лошади. В детстве Сиринга обожала эту картину и могла рассматривать ее часами.

— Пять гиней за эту картину! — объявил аукционист. — Пять гиней… шесть… семь… восемь… Восемь гиней раз! Кто больше? Желаете больше восьми гиней, сэр?

Человек, к которому он обращался, отрицательно покачал головой.

— Восемь гиней! Это дешево, джентльмены! Кто больше?

— Девять гиней! — крикнул кто-то из задних рядов.

Сиринга не видела говорившего, потому что в комнату набилось так много людей, что часть присутствующих стояла.

— Девять гиней! — объявил аукционист. — Кто больше? Продано вон тому джентльмену! — пояснил он сидевшему рядом с ним помощнику.

Торги уже почти закончились, подумала Сиринга.

Ковры и мебель были проданы, остался лишь садовый инвентарь — деревянная скамейка, на которой она часто сидела с матерью, и тачка.

Почти все вещи ушли за весьма скромные суммы, и лишь некоторые удалось продать с большей выгодой. Их покупал один и тот же человек с последнего ряда.

— А теперь мы подходим, пожалуй, к самому ценному лоту нашего списка, — сообщил присутствующим аукционист. — Насколько мне известно, именно его ожидают несколько собравшихся здесь джентльменов.

Он улыбнулся, обнажив крупные вставные зубы. Сиринга же сжала руки, чувствуя, что ей стало трудно дышать.

— Этот лот мы не смогли принести в зал, — игриво продолжил аукционист, — но я уверен, что вы уже видели его у входа в дом. Это чистопородный конь. Пятилетний жеребец. Приученный к седлу, привыкший возить женщин, причем весьма хорошеньких. — Улыбнувшись собственной шутке, он продолжил: — На продажу выставляется конь шестнадцати ладоней в холке, абсолютно здоровый. Кто согласен купить его за шестьдесят гиней?

Все молчали.

— Называйте вашу цену, джентльмены!

— Тридцать! — предложил какой-то скупердяй.

— Это смешно! — воскликнул аукционист. — Ну хорошо, тридцать гиней! Сорок! Пятьдесят! Шестьдесят! Семьдесят предлагает этот джентльмен! Семьдесят! Кто больше? Цена просто смехотворная. На местной лошадиной ярмарке цены гораздо выше, уверяю вас. — Сделав паузу, аукционист оглядел присутствующих. — Семьдесят гиней за превосходного коня в расцвете сил, спокойное, покорное, привычное к дамскому седлу животное, способное носить под собой джентльмена весь день, когда тот отправится на охоту, не выказывая признаков усталости! Семьдесят гиней, кто больше?

— Семьдесят пять! — предложил кто-то.

Сиринга бросила взгляд на собравшихся и увидела, что эту цену назвал фермер, которого она недолюбливала и которого всегда подозревала в жестоком отношении к собственным лошадям, а также к батракам.

Только не он, мысленно взмолилась она, только не он!

— Семьдесят пять гиней! — объявил аукционист. — Кто больше? Отлично, семьдесят пять раз!..

«Я это не вынесу, — подумала Сиринга. — Не переживу, если Меркурий попадет к нему».

— Сто гиней! — неожиданно раздался голос из задних рядов. Присутствующие все как один ахнули и повернулись в сторону покупателя.