Смерть и прочие неприятности. Орus 1 (СИ) - Сафонова Евгения

Потом провела ладонью по карбоновому футляру, грустившему у шкафа.

Дома, когда ей хотелось на кого-нибудь наорать или побить посуду, Ева всегда выбегала на улицу, чтобы побродить час-другой на свежем воздухе и остыть. Даже если дело было в районе полуночи. Домашние к этому уже привыкли — только требовали, чтобы на время брожений она прихватывала с собой мобильник, а район у них был тихий. Подобные состояния накатывали на неё очень редко, но всё же накатывали; и Еве было немножко стыдно от того, что в приступах гнева она ничего не могла с собой поделать, но эмоциональная артистическая натура есть эмоциональная артистическая натура. Однокурсники-пианисты, когда у них что-то не получалось, порой лупили по клавишам кулаком или избивали фортепиано ногами. Ева скорее отпилила бы себе палец, чем ударила Дерозе, и к занятиям подходила совсем по-другому, но в общем и целом подобное состояние было ей знакомо. Вот и сейчас — ей просто отчаянно хотелось выбраться из этого треклятого замка, и остудить клокотавшую в ней ярость мог только побег.

Последние приветы завершающегося подросткового периода, будь он неладен…

Нет, сбежать насовсем у неё не получится. При всём желании. Не сейчас. Слишком много «но», слишком много препятствующих обстоятельств, слишком сильна зависимость от некроманта. Теперь-то она понимала, как наивно было в прошлый раз брать с собой Дерозе и даже предполагать возможность успеха. Так что это выйдет скорее длительная прогулка, призванная прояснить обстановку и наглядно продемонстрировать кое-что мальчику, который в детстве всё-таки явно не наигрался в куклы.

Вытерев ладони о длинные полы рубашки — обыденным, давно вошедшим в привычку движением — Ева села на кровать.

Призвала смычок.

Надо сказать, после сна и ванны она действительно чувствовала себя намного лучше — насколько это возможно, будучи мёртвой и очень, очень злой. В голове прояснилось, информация утрамбовалась, мысли разложились по невидимым полочкам. И на свежую голову она уже не была настолько уверена в том, что у неё всё получится. Недосып рождает забавное состояние, открывающее сознание для идей, которые могут в равной степени оказаться бредовыми и гениальными. Или и то другое разом.

Одну из этих идей она и собиралась сейчас проверить.

Прикрыв глаза, Ева вскинула левую руку: туда, где привыкла ощущать гриф.

Использовать смычок как хлыст? Ха. Может, у некроманта фантазии хватило только на это, но Ева всё же была музыкантом, как-никак. И прекрасно понимала, что действительно должен делать смычок.

Пятью минутами позже она открыла дверь, и коридор огласило её робкое, просящее «Эльен!».

Ещё пятью минутами позже Ева — с замшевой сумкой через плечо, в плаще с капюшоном, под который она заправила волосы, довольно мурлыкавшая себе под нос — беспрепятственно спустилась по лестнице: чтобы притормозить, когда перед массивными дверьми во двор ноги вдруг отказались переступать через порог, а в голове эхом зазвенели слова вчерашнего приказа.

А ещё пятью минутами позже Ева уже подходила к воротам, которые так и не преодолела позавчера — и, на мотив битловских «Here comes the sun» напевая «Я Мэри Сью, ту-ду-ду-ду», с трудом подняла тяжёлый засов.

Надо же. Обе бредовые идеи всё же оказались не совсем бредовыми. Остаётся только надеяться, что Эльен не очнётся от наваждения в самый неподходящий момент… и что он действительно сделает всё, что ему велела Ева.

Двумя руками кое-как приоткрыв обитую медью дверь, она ещё чуточку поборолась с собственными ногами, порывавшимися бегом рвануть обратно в замок. Когда твердимая про себя мантра успешно отбила у них это желание, ступила на мост: тот широкой каменной лентой бежал между шепчущей рекой и холодным глубоким небом, по случаю её прогулки улыбавшемуся солнечной синью и барашками облаков. Мох, зеленивший низкий каменный парапет по обе стороны моста, переползал на ровную мелкую брусчатку, на том берегу обращавшуюся дорогой через неприветливый лес.

Туда Ева и направилась. Тщательно прикрыв за собой врезанную в ворота дверь, ехидно оглянувшись на оставшийся позади замок, вздымавший ввысь треугольные крыши многочисленных пристроек и башен.

Поднявшееся настроение не портили даже муки совести от мысли, что она поступила с милым призраком почти так же, как Герберт — с ней.

Нет, венценосного сноба определённо надо проучить. Даже Франкенштейн не заслуживал от своего создателя того отношения, которое он в итоге получил. Она — тем более. И Герберт ей не создатель. Пусть Ева отдавала себе полный отчёт в том, что ею движут эмоции, и этот побег обязательно закончится возвращением в замок — не обязательно добровольным — отрицательный результат, как и в прошлый раз, тоже будет результатом. А в первую очередь ей хотелось преподать слащавому нарциссу один простой урок.

Тот, что всякое действие рождает противодействие.

Ну, может, ещё второй: что у неё, в отличие от его скелетов, душа и мозг несколько более присутствующие.

Накинув капюшон и поправив ремень сумки, перекинутой через плечо, Ева решительно двинулась по направлению к лесу, покачивавшему голые ветви на холодном ветру наступающей зимы.

Интересно, и чем нарцисс сейчас занят?..

— Мы выступим на Риджию, — поднеся к губам чашку из фарфора столь тонкого, что он напоминал лепесток лилии, произнесла королева. — Сразу после дня Жнеца Милосердного.

Присутствующие за длинным столом воззрились на неё. Все, кроме Гербеуэрта, бесстрастно смотревшего прямо перед собой: сложив руки на коленях, даже не притронувшись к прозрачному лазурному напитку, подрагивавшему в чашках, источая ароматный травянистый дымок.

Впрочем, помимо них с королевой за столом присутствовали всего двое. Её Величество Айрес любила попить фейр в узком семейном кругу — несмотря на то, что ей было прекрасно известно, какие чувства питали друг к другу все представители королевской семьи.

Вернее, особенно потому, что ей было прекрасно известно, какие чувства питали друг к другу все представители королевской семьи.

— Дорогая сестра, — сказал лиэр Кейлус, кузен и ровесник королевы, — ни в коем случае не хочу подвергать сомнению твой блестящий ум и превосходное политическое чутьё, но ты уверена в успехе этой затеи?

— Это безумие, — сказал лиэр Мѝракл, кузен и ровесник Гербеуэрта. — Риджия — кадавр с бочкой пороха, которого лучше не трогать. Сейчас, когда эльфы и люди примирились с дроу, тем более.

Королева, чуть улыбнувшись, коснулась чашки узкими, искусно подкрашенными губами. Сделав крохотный глоток, поверх неё оглядела собравшихся в гостиной, обволакивавшей визитёров изысканной роскошью алых шёлковых обоев, мягчайшего ковра, позолотой и изящными завитками, что украшали все предметы обстановки.

Из присутствующих лишь наследник престола не носил королевскую фамилию Тибель. Вместе с фамилией отца Гербеуэрту досталась светлоглазая златовласая порода Рейолей, тоже выделявшая его среди остальных. Кейлус Тибель щеголял локонами цвета тёмного дуба и вкрадчивым блеском глаз оттенка старой бронзы. Чистый лик Миракла Тибеля, взиравшего на мир ореховым взором самоубийственно отважного юнца, обрамляли каштановые кудри. Очи темновласой королевы были даже не карими — бурыми: такими становятся иногда засушенные цветы. И лишь Гербеуэрт унаследовал от матери, урождённой Тибель, тонкую кость и черты лица, но не окрас.

— Когда эльфы и люди примирились с дроу, — повторила королева. Казалось, она пробует каждое слово на вкус, пригубливает их, как только что пригубливала фейр. — Мирк, дорогой, в том-то и дело. — Располагающе улыбнувшись племяннику, она вновь поднесла чашку к губам. — Риджия была и будет для Керфи угрозой. Она пыталась завоевать нас до того, как мы стали частью Империи. Она пыталась завоевать нас после того, как мы поспособствовали тому, чтобы Империя развалилась. Когда дроу развязали войну, Риджии стало не до внешних сражений; но теперь, когда её народы наконец заключили мир… — королева печально качнула головой. — Можно было бы надеяться, что они не решат взяться за старое и тронуть нас. Но я полагаю, что в действительности это лишь вопрос времени — когда их воины снова пересекут горы и вторгнутся в Керфи.