Просветленные не ходят на работу - Олег Гор

Может быть, все дело в недоедании?

В скудной монашеской пище наверняка не хватает каких-то микроэлементов…

Понадобилось около часа сосредоточения на «это не я, это не мое», чтобы отогнать беспокойство. Видение не исчезло, даже не побледнело, я лишь перестал воспринимать его как источник тревоги.

Ну висит перед глазами и пусть себе висит, все равно я сделать с ним ничего не могу…

Я продолжил рисовать, но через какое-то время осознал, что слышу шепот. Назойливый, хотя и очень тихий голос донесся из зарослей за моей спиной, выглядевших недостаточно густыми, чтобы укрыть и кошку.

Но на всякий случай я встал и проверил.

Нет, никого, а шепот теперь долетает прямиком от колеса судьбы!

Точно галлюцинации, не только зрительные, а еще и слуховые.

В один момент показалось, что невидимка бормочет, едва не нависая над моим плечом. Я зажал уши, но шепот не стал тише, и я почти разобрал слова, мало похожие как на русские, так и на английские или тайские.

– Немедленно заткнись! – сказал я, не столько надеясь на то, что меня кто-то услышит, сколько желая заглушить назойливый звук. – Отвали! Ты мне не интересен! Понятно?

Поначалу ничего не случилось, но затем шепот начал понемногу слабеть. Превратился в отдаленный шорох, ну а тот растворился в шумах, которыми во всякое время дня и ночи полны джунгли.

Я облегченно вздохнул и вернулся к рисунку.

Я изобразил последнее перо в крыле курицы, что хватала за хвост змею, наверняка приняв ее за особо толстого червя, и сама удирала от агрессивно выглядевшей жирной свиньи. И тут осознал, что никакой кучки драгоценных камней не вижу, с закрытыми глазами могу различить лишь бесформенное пламенеющее пятно вроде того, что остается на сетчатке после того, как долгое время смотришь на яркую лампу.

Фу, кажется, обошлось…

Но хотя галлюцинации ушли, исчезли бесследно, окончательно избавиться от тревоги по их поводу я не смог. Возникло желание рассказать о случившемся брату Пону, но после короткого размышления я от этой затеи отказался.

Кто знает, как монах отреагирует на то, что у меня начались глюки?

Если же это и вправду нечто серьезное, то он наверняка заметит и сам об этом заговорит.

Но брат Пон ничего не сказал ни в этот день, ни на следующий, когда меня прихватило во время обеда.

Я механически жевал рис, стараясь ничем не выдать своего ужаса по поводу того, что неразборчивый шепот терзает слух, а поле зрения частично перекрывает нечто вроде груды пламенеющих углей.

Хотелось вырвать собственные глаза, впихнуть в каждое ухо по затычке…

Монахи ничего не замечали, продолжали есть как ни в чем не бывало, а я не мог даже крикнуть, чтобы заглушить этот доносящийся непонятно откуда голос, не мог сделать хоть что-то, дабы избавиться от назойливого сверкания, что мешало нормально видеть!

Но приступ, к счастью, оказался коротким.

Шепот стал едва различим к тому моменту, как мы отправились к Меконгу мыть посуду, а когда вернулись, то зрительная галлюцинация почти растворилась на фоне окружающего.

Я уже собрался с духом, чтобы рассказать обо всем брату Пону, но он заговорил первым.

– О страдании и о том, откуда оно берется, мы говорили достаточно, – сказал он. – Настало время послушать о том пути, что предписан в качестве лекарства от этого недуга.

– Но разве все то, чем я тут у вас занимаюсь, не является таким лекарством? – недоуменно спросил я, думая, что о галлюцинациях можно будет побеседовать и позже.

– Несомненно, является, – монах покачал головой. – Нового ты услышишь немного. Зато осознаешь систему инструкций, внутри которой ты живешь последнее время, сам не отдавая себе в том отчета.

Я опустился на землю, скрестив ноги, а он продолжил:

– Обычно эти правила именуют религиозными предписаниями, но на самом деле это что-то вроде техники безопасности для того, кто вознамерился добиться свободы. Истинные познания насчет того, как устроен мир… ну, ими я тебя снабжаю постоянно. Правильное намерение – устремленность не к мирским удовольствиям, а к высшим целям, отказ от ненависти и алчности… Не потому, что так велел какой-то бог или пророк, а оттого, что эти страсти крепят нас к обыденному существованию не хуже наручников.

Дальше брат Пон разобрал правило воздержания от лжи, пустословия и грубости. Упомянул нечто вроде христианских заповедей «не убивай», «не кради», «не прелюбодействуй» и пояснил, что мне должно быть понятно, что все эти вещи плохи не сами по себе, а исключительно потому, что они, во-первых, являются проявлением тех же самых аффектов, от которых нужно избавляться, а во-вторых, порождают негативные жизненные ситуации как в этом воплощении, так и в следующих.

– Теперь ты просто должен догадаться, почему я с такой срочностью вытащил тебя из обыденной жизни сюда к нам, в глушь и покой, – сказал монах с ехидной усмешкой.

– Ну, – я почесал в затылке. – Здесь нечего красть, не с кем прелюбодействовать. Убить, конечно, я найду кого, но вряд ли у меня возникнет такое желание…

– Погоди-погоди! – брат Пон скорчил жуткую рожу. – То ли еще будет! Совершенно верно, здесь тебе, да и любому другому человеку, намного легче отказаться от тех путей, которыми он ходил с рождения, лишить подпитки те привычки, что управляют им с детства. А кроме того, отсутствие внешних раздражителей, того потока информации, в котором тонет мир, вынудило тебя обратиться внутрь себя.

– То есть свободы можно достигнуть только с вашей помощью? Только здесь?

– Нет, это не так.

– Ну, я имел в виду… – я пошевелил пальцами, норовя схватить убегающую мысль, – под присмотром наставника и чтобы ничего не мешало… уйдя в затворничество, так?

– И это неверно, – брат Пон помолчал немного. – Каждый имеет шанс на свободу. Имеет возможность добиться ее самостоятельно, без помощи со стороны, ведь не зря сам Будда сказал, уходя из жизни – «братья, будьте сами себе светильниками»… Только вот… – он хмыкнул. – Сам понимаешь, что иллюзии Сансары выглядят яркими и настоящими. Истинная же реальность кажется чем-то тусклым и эфемерным, и поэтому шансов на то, что человек сам, по своей воле обратится к ней, очень немного.

– А что насчет того, что вы меня «выдернули»? – во мне подняла голову подозрительность. – Я же приехал по собственной воле! Или вы что-то сделали такое?..

Перед мысленным взором возникла картинка – брат Пон в лесной глуши посреди ночи читает полный гнусного бормотания заговор над моей старой кроссовкой, чтобы заманить меня в Тхам Пу, да еще и кропит ее жертвенной кровью одной из тех макак, что мешали мне рисовать.

– Ну ты и выдумщик, – монах усмехнулся. – Смотри, жил да был некий человек. Однажды он уехал на ярмарку, а когда вернулся, то обнаружил, что дом его горит, а дети продолжают играть внутри, не обращая внимания на пламя… Тогда он закричал: «Бегите, иначе вы сгорите и погибнете!», но маленькие мальчики и девочки не знали значения слов «сгореть» и «погибнуть»… Тогда их отец закричал: «Бегите сюда, я привез вам игрушки!» И он показал им драгоценные вещи, которые он купил на ярмарке…

Он выжидающе посмотрел на меня.

– Дети их увидели и рванули из горящего дома со всех ног, – продолжил я. – Интересно, какие игрушки вы обещали мне?

– А ты не помнишь?

– Ну, освобождение от проблем, которые вот-вот меня погубят…

– И ты ведь от них избавился? – брат Пон улыбался широко, словно коммивояжер, что воздвигся на пороге вашей квартиры, дабы предложить самый лучший в мире набор кухонных ножей. – Хоть одна из тех вещей, что терзали тебя и доводили до безумия еще не так давно, имеет над тобой власть?

– Нет, не имеет…

Монах не преувеличил – дела обстояли именно таким образом.

Я оставил позади трудности, которые казались неразрешимыми, перестал наделять их значением… Даже забыл о том, что оказалось наиболее тяжело пережить – жестокое разочарование в себе, в том образе собственной персоны, который создавал десятилетиями, – уверенного в себе, даже самоуверенного человека, который всегда добивается своего, не обращая внимания на чувства окружающих.

Но в процессе избавления обнаружил в себе и в окружающем мире много такого, о чем ранее вообще не думал, обратился к предметам, которые ранее счел бы пустой ерундой, бессмысленной тратой времени!

– Ну вот видишь? Все честно, – брат Пон одобрительно похлопал меня по плечу. – Помимо того, о чем мы уже говорили, остались такие вещи, как правильные сосредоточение, осознавание, созерцание, и этого всего у тебя сейчас в избытке…

Я не сразу понял, что он вернулся к «лекарству от страдания».

Ну да, восемь компонентов, упомянутых монахом, определяли мою жизнь в лесном вате. Все поступки, наставления и даже отдельные фразы, вроде бы нелепые задания, все, начиная от обычных хозяйственных дел и заканчивая медитациями, образовывало четкую систему, не оставляющую лазеек для старых желаний, привычек и идеалов.