Декабристки. Тысячи верст до любви - Татьяна Алексеева

Они молчали. Сотни пар глаз по-прежнему смотрели на Милорадовича, и он, переводя взгляд с одного офицера на другого, видел на их лицах растерянность и замешательство. Они уже поняли, что делают «что-то не то», уже начали прислушиваться к его словам, и теперь необходимо было только удержать их внимание, не дать им снова окунуться в те недостойные русских дворян вольнодумные идеи, которые привели их на эту площадь.

– Молчите? – заговорил он еще громче, уже на пределе своих сил. – Никто из вас там не был? Я так и знал! – Михаил приподнялся на стременах и выпрямился еще сильнее, стараясь стать как можно выше. – Слава Богу, здесь нет ни одного русского солдата!!!

Собравшиеся уже не просто молчали, не зная, что ответить. Некоторые из них, встречаясь взглядом с Милорадовичем, отводили глаза, некоторые опускали голову. Генерал-губернатор ощутил еще более сильную уверенность. Сражение шло полным ходом, и пока все складывалось в его пользу. Еще несколько усилий, и он победит!

– Вы все присягали на верность императору Александру, царствие ему небесное! – гремел его голос над толпой. – Вы все должны были присягнуть императору Константину! А раз вы это сделали, то должны исполнять его волю! А воля его была в том, чтобы императором стал Николай!

Ответом Михаилу Андреевичу снова была тишина. Еще больше смущенных его словами людей, еще больше опущенных глаз. Вот один из ближайших к нему молодых офицеров вскинул голову, собираясь что-то сказать, но не решился – лишь глотнул ртом воздух и снова сник, снова превратился в растерянного мальчишку, которого взрослые застукали за какой-нибудь глупой шалостью. Да они и были мальчишками – большинству, как успел заметить генерал-губернатор, едва ли минуло двадцать пять лет! Он снисходительно вздохнул – и чего им не сиделось спокойно, что за юношеская дурь пригнала их сюда, к памятнику основателю столицы? Однако если слишком насесть на эти горячие головы, они его не только не послушают, но и нарочно, в пику ему, не уйдут с площади и устроят резню. С ними обязательно нужно пойти хоть на какие-то уступки. Вернее, сделать так, чтобы они решили, будто бы им уступают…

– Да, мы все надеялись, что на престол взойдет Константин! – крикнул Милорадович. – Да, я тоже на это надеялся! Мне тоже хотелось бы, чтобы нашей Родиной правил он, а не Николай! Но мы с вами – не дети и не глупые женщины, чтобы капризничать и требовать такого царя, который нам больше нравится, мы взрослые люди!

Один из офицеров, чье лицо сразу показалось Милорадовичу знакомым, хотя он и не смог вспомнить его имени, чуть заметно кивнул. Затем этот жест повторил стоявший позади него солдат. Они готовы были согласиться с оратором, и если бы Михаил Андреевич продолжил свою речь, с ним наверняка согласилось бы большинство вышедших на площадь. Во всяком случае, в это генерал-губернатор верил все те несколько минут, которые ему еще оставалось жить.

– Не мешайте солдатам исполнять свой долг! – прозвучал над толпой другой, не менее уверенный голос.

Милорадович вскинулся. Человека, не побоявшегося перебить его, он тоже хорошо знал.

– Приказывайте своим крестьянам, поручик Оболенский! – вспыхнул он. – А мне никто не может запретить говорить с моими солдатами!

Лицо молодого Евгения Оболенского перекосило яростью, и Михаил Андреевич не успел произнести больше ни слова. Оболенский выхватил ружье у одного из стоявших рядом солдат и замахнулся им на лошадь генерал-губернатора, пытаясь напугать ее и заставить отойти подальше. Лошадь испуганно шарахнулась в сторону, уворачиваясь от направленного на нее штыка, и тотчас же Милорадович почувствовал боль в боку. На мгновение ему показалось, что Оболенский просто сильно ударил его ружьем, и генерал-губернатор уже собирался прикрикнуть на наглеца еще сильнее и поставить его на место, но боль вдруг вспыхнула с новой силой, и он, ухватившись рукой за бок, почувствовал под пальцами отвратительную на ощупь липкую жижу. Сабля, которую он все еще сжимал в правой руке, выскользнула из мгновенно ослабевших пальцев и со звоном упала на обледеневшую мостовую. Нет, его не просто ударили! «Вот, значит, каково это… – судорожно хватая ртом воздух, удивился про себя Милорадович. – За всю войну – ни разу ни царапины! Зато теперь… от своих…»

Адъютант что-то закричал, подбежал вплотную к его лошади и протянул к нему руки. Михаил Андреевич раздраженно отмахнулся от него – он еще держался в седле, еще мог говорить, у него еще был шанс все-таки остановить толпу!

Он отогнал накатившую на него слабость, вцепился обеими руками в луки седла и медленно выпрямился, а затем чуть подался вперед.

– На кого руку поднимаешь?.. – начал было он, снова встретившись глазами с белым, как лежащий вокруг снег, Оболенским, но закончить фразу ему было не суждено. Над толпой прогремел выстрел, и новая боль в спине полностью заглушила старую в боку. Милорадович еле слышно охнул и стал плавно сползать с седла на бок. Чьи-то руки подхватили его, замедлили падение, а потом к ним на помощь пришли еще одни. Вместе они не дали генерал-губернатору коснуться земли, подняли его в воздух и куда-то понесли, но куда – он не видел, да и не хотел этого знать. В голове у него вертелась только одна мысль, заслонившая собой все, даже сильнейшую боль: он не справился. Ему не удалось сделать то, что он был должен, не удалось выполнить свое предназначение.

– Я не смог… я не оправдал… – попытался сказать он несущему его адъютанту, но изо рта у него вырвался только хрип, в котором тот вряд ли сумел разобрать хоть слово. А еще через секунду над площадью раздался грохот множества новых выстрелов, в котором утонули все прочие звуки. Первый выстрел в безоружного Михаила Андреевича стал сигналом к атаке, после него вышедшим на площадь военным стало ясно: теперь им дозволено все. Толпа с громкими криками двинулась через площадь в сторону Зимнего дворца, по пути обрастая присоединившимися к ней любопытными прохожими и уже забыв о своей первой жертве, которую несколько солдат, понукаемые адъютантом, спешно уносили прочь.

Михаил Андреевич не слышал новых выстрелов. Боль в спине усиливалась с каждой минутой, и все его силы были направлены на то, чтобы не застонать и не выказать несшим его людям своей слабости. Он не справился с главным, но мог еще сохранить достоинство – это было единственное, на что он был теперь способен, чтобы не проиграть окончательно. И потому, сжав зубы, молча терпел боль, пока перед глазами у него не начал клубиться стремительно густеющий и скрывающий все вокруг черный туман.

Он очнулся на полу в каком-то странном помещении – оно как будто бы было ему знакомо, но понять, где именно он находится, Милорадович смог не сразу. Рядом суетились какие-то люди, слышались их встревоженные голоса, и это не давало ему сосредоточиться. А понять, куда его принесли, ему было нужно, просто необходимо!