Декабристки. Тысячи верст до любви - Татьяна Алексеева

Михаил хотел добавить еще пару слов о жизни Елены в столице, но тут в комнату вернулся Сергей Волконский.

– В столовой уже затопили, через четверть часа там будет тепло и все будет готово, – сказал он, подсаживаясь к камину. – За Якушкиным я тоже послал. А пока, – повернулся Волконский к Мише, – расскажи, что нового в столице?

– Он сказал, что у Нелли все прекрасно, – вставила Мария, и ее супруг расплылся в улыбке:

– Это замечательно, девочка уже давно заслужила счастье! Но ты сказал, что приехал по делу, Миша?

Старый Волконский смотрел на сына с тщательно сдерживаемым нетерпением. Как ни заботила его судьба дочери, он ждал от Михаила и других новостей. И, как показалось Волконскому-младшему, отец уже почувствовал, что привезенные им известия окажутся очень важны для него и для всей его семьи – настолько важны, что изменят всю их жизнь. Больше оттягивать то, ради чего он снова оказался в Сибири, было нельзя, и, собравшись с духом, Михаил осторожно начал:

– Этой зимой умер царь Николай. В феврале. На престоле теперь его старший сын, Александр Второй…

Супруги Волконские переглянулись. На их лицах появилось сильнейшее удивление, словно они считали императора вечным и никогда не задумывались о том, что он, как и все люди, тоже может отправиться в мир иной. Однако, к огромной радости Михаила, эта неожиданная новость не вызвала у его родителей слишком сильного волнения. Ни отцу, ни матери не стало дурно, и он понял, что может продолжить разговор, не опасаясь за их здоровье.

– Значит, этой зимой? – переспросила Мария Волконская. Ее сын кивнул.

– Почти тридцать лет… – тихо сказал ее муж, и в комнате снова воцарилось молчание. Старшие Волконские думали об этом названном Сергеем огромном сроке. Тридцать лет назад, когда оба они покидали столицу и навсегда уезжали в Сибирь, этот срок показался бы им вечностью. А теперь вдруг пожилые супруги обнаружили, что три десятилетия, наполненные каторжными работами и жизнью на поселении, пролетели для них совсем быстро…

Большинства ссыльных, приговоренных к каторге вместе с Волконским, уже не было в живых. Только сорок три человека жили в Иркутске, Ялуторовске и еще нескольких городах, кто – с семьей, кто – в одиночестве. Почти обо всех Волконские знали благодаря письмам Ивана Пущина, который старался поддерживать связь с каждым из бывших соратников. И теперь Мария и Сергей перебирали в памяти их имена, пытаясь представить, как тот или иной из поселенцев встретит новость о смерти человека, которого они когда-то считали своим главным врагом. Сергей Трубецкой до сих пор был опечален смертью жены Екатерины, скончавшейся полтора года назад, но находил утешение в подрастающих детях: после того как супруги окончательно распрощались с надеждой иметь ребенка, их мечта неожиданно сбылась – на свет появилась первая долгожданная дочь Александра, а потом еще две дочери и сын. Третий год гостил в их семействе Иван Якушкин, постепенно слабеющий от одолевавших его бесконечных болезней. Счастливо жил в Ялуторовске Евгений Оболенский с женой Варварой, превратившейся вскоре после свадьбы из простой горничной в важную светскую даму, и девятью детьми. По-прежнему жил по соседству с ними, став почти что членом их семьи, Иван Пущин. Умер недавно Василий Давыдов, но его жена Александра по-прежнему жила в Красноярске, где подрастали ее семеро младших детей, родившихся в Сибири, и куда один за другим переселялись старшие. Умер Иосиф Поджио, так и не смирившийся до конца жизни с тем, что его супруга Мария согласилась на развод и вышла замуж за другого. Еще раньше умерли Никита и Александра Муравьевы…

Михаил Волконский тоже молчал, безуспешно пытаясь представить себе этот бесконечно долгий срок – сам он еще даже не прожил столько на свете. Но в конце концов его родители вынырнули из своих воспоминаний и вновь посмотрели на сына. Теперь в их глазах читался немой вопрос, и Михаил понял, что дальше откладывать главную новость уже нельзя.

– Александр Второй отправил меня сюда, чтобы я сообщил о его манифесте, – заговорил молодой человек, не спуская глаз со взволнованных лиц своих пожилых родителей. – Все участники бунта двадцать пятого года теперь могут жить в любом городе, кроме Петербурга и Москвы.

Мария тихо ахнула. Сергей промолчал и остался внешне спокойным, но от его сына не укрылись внезапно заблестевшие в уголках его глаз слезы. Но прерывать разговор об императорском манифесте и более мягко подготавливать родителей к этой волнительной новости было уже поздно, и Михаил осторожно продолжил, неотрывно глядя в эти родные старческие глаза:

– Да, именно так. Вы все теперь свободны.