Жизнь Будды - Ашвагхоша

Это же вовсе не так.

Жар от огня ты отнимешь,

Нет и огня вместе с этим,

Плоскость отнявши у тела,

Где же и тело тогда?

Свойства есть плоскость; содвинешь —

Самый предмет исчезает,

Гуна — поверхность предмета,

Гуни без гуны не быть.

Освобождение это,

Речь о котором была здесь,

Не достигает свободы,

Тело, как прежде, в цепях.

Также еще говоришь ты —

Чистое знанье есть вольность,

Если есть чистое знанье,—

Значит, и знающий есть.

Если есть знающий,— как же

Освободиться он может

От единичного «Знаю»

И от отдельного «Я»?

Если без личности знанье,

Значит, тогда познающим

Может чурбан быть и камень,

Тем, кто свершает,— конец.

Что мне здесь Арада молвил,

Сердце не сделало сытым,

Мудрости нет здесь вселенской,

Лучшего должен искать».

Путь свой направил он к Удре,

«Я» было снова в беседе,

«Мысль» и «He-мысль» обсудили,

Топь безысходной была.

Если возможность возврата

Не устранить от живого,

Освобождения нет здесь,

В цепи — повторно звено.

Удру царевич оставил,

К поискам путь свой направил,

В Гайю пришел он на Гору,

Где умерщвляется плоть.

Было там место, чье имя —

Пыточный Лес Уравильва,

Пять там подвижников, Бхикшу,

Раньше сошлись до него.

Как этих пять он увидел,

Чувства свои обуздавших,

В роще подвижничеств точных

Путь совершающих свой,

Мирных, спокойных, довольных,

Над Найраньджаной-рекою

Место близ них Бодгисаттва

Выбрал и в мысли вступил.

Ведая, сколь он упорно

Сердцем искал избавленья,

Бхикшу ему предложили

Ряд преклоненных услуг.

Знаки вниманья приявши,

Истово занял он место,

Как человек, что намерен

В благоговеньи пребыть.

К средствам прилежно прибег он

Для избежанья болезни,

Путь, чтобы старости минуть,

Путь, чтобы смерть победить.

Сердце свое обратил он

На умерщвление плоти,

На воздержанье от страсти,

Мысли о пище отверг.

Пост соблюдал он, какого

Не соблюсти человеку,

Был в безглагольной он мысли,

Шесть продолжал так годов.

По конопляному только

Зернышку ел каждодневно,

Тело его исхудало,

Тонкий и бледный он стал.

Все он искал пресеченья

Необозримого моря,

Думал все глубже, как можно

Смерть и рожденье стереть.

Мудрости сеть расчленяя,

Делая путь совершенным,

Все же он в этом не видел

Освобожденья еще.

Духом был волен, а телом

Легок, воздушно-утончен,

Имя его воссияло,

Славой он был вознесен,—

В нежной лазури означась,

Серп новолуний так светит.—

Кумуда, цвет сокровенный,

Так изливает свой дух.

Был господин того места;

Дочери, девы-царевны,

Обе пришли, чтоб увидеть

Этот измученный лик.

Он был иссохший и тонкий,

Словно увядшая ветка,

Круг шестилетья свершился,

Точка замкнула тот круг.

Муку рожденья и смерти

Он созерцал неотступно,

Здесь не увидел он средства

Вызвать взнесенный восторг.

Путь умерщвления плоти

Не был и средством тем прежним:

Там он, под деревом Джамбу,

Час вознесенный узнал.

Это, он думал, есть верный

Путь к просветленью восторга,

Это — дорога иная,

Не умерщвленная плоть.

Должен искать я, скорее,

Силы и мощи телесной,

Должен напитком и яством

Члены свои освежить.

Этим достигши довольства,

Разуму дам отдохнуть я,—

Если мой разум в покое,

В лад я безгласный вступлю.

Лад призовет восхищенье,

Взвеян, увижу я правду,

Силу постигши закона,

Этим распутаю все.

Так, в совершенном покое,

Старость и смерть устраню я;

Пищею жизнь подкрепивши,

Светлый закон я свершу.

Тщательно это продумав,

В водах реки он купался,

Выйти хотел, и не мог он,

Столь истощенным он был.

Ветку к нему наклонивши,

Дух тут помог, небожитель,

Ветки рукой он коснулся,

Из Найраньджаны исшел.

Этой порою близ рощи

Главный пастух находился,

Старшая дочь его также,

Нандою звалась она.

Дэва, один, обратясь к ней,

Рек: «Бодгисаттва в той роще,

С благоговейным даяньем

Тотчас предстань перед ним».

С радостью Нанда Балада

К месту тому устремилась,

Из халцедонов браслеты

Млели на нежных руках.

Снежились те халцедоны,

Платье на ней голубело,

Спорили эти оттенки,

Как в пузыре водяном.

С сердцем простым и невинным,

Шла она быстрой стопою,

Пред Бодгисаттвой склонилась,

Рис благовонный неся.

Чистый тот дар предложила,

И не отверг Бодгисаттва,

Тотчас вкусил,— для нее же

Тотчас награда была.

Только поел, освежился,

Бодхи принять стал способен,

Члены его воссияли,

Сила еще возросла.

Сотни потоков, сливаясь,

Так устремляются в Море,

В яркости так прибывает

Первая четверть Луны.

Это пять Бхикшу, увидя,

Были объяты смущеньем,

Подозревая, что в сердце

Жар у него ослабел.

И, пятерых оставляя,

Был он один, как пошел он

К реву доброго знака,

К древу счастливой судьбы.

Там, под развесистым Бодхи,

Мог довершить он исканья,

Мог он достичь просветленья

В цельной его полноте.

Шел он по ровному месту,

Нежные травы сгибались,

Поступью львиною шел он,

И содрогалась земля.

И, пробудившись при этом,

Радостью был Каля Нага

Двигнут,— глаза открывая

Свету, воскликнул он так:

«В оное время, когда я

Видел, как Будды приходят,

Землетрясение было,

Знаменье то же теперь.

Доблести Муни столь мощны,

Так их величество грозно,

Что и Земля не способна

Выдержать их на себе.

Вот отчего в средоточьи

Долгие гулы проходят,

В Мире как Солнце восходит,

Ярким он блеском залит.

Голубоватые птицы

Мчатся, их вижу пять сотен,

Кружатся в лете направо,

Пересекая простор.

Льет освежающий ветер

Ласковость кротких дыханий,

Все эти дивные знаки

Те же, что в прежние дни.

Знаменья Будд миновавших!

Вижу я в том неоспорно,

Что Бодгисаттва достигнет

Мудрости высшей венца.

Вон от того человека,

Он от косца получает

Чистые гибкие травы,

Их возле древа простер.

Выпрямясь, там он садится,

Ноги скрестил под собою,

Их не небрежно кладет он,

В теле он весь закреплен.

Лик его твердый и четкий,

Как у небесного Наги,

И не покинет он места,

Замысел не довершив».

Так Каля Нага промолвил

Слово свое в подтвержденье,

Были небесные Наги

Радости полны живой.

Сдвинули веянье ветра,

Только тихонько он веял,

Стебли травы не дрожали,

Были недвижны листы.

Звери смотрели безгласно,

Взор их исполнен был чуда,

Это все знаменья были,

Что просветленье — придет.

13. МАРА

Сильный Риши, рода Риши,

Твердо сев под древом Бодхи,

Клятвой клялся — к воле полной

Совершенный путь пробить.

Духи, Наги, Сонмы Неба

Преисполнились восторгом.

Только Мара Дэвараджа,

Враг молитв, один скорбел.

Воин, царь пяти желаний,

Изощренный в деле битвы,

Враг всех ищущих свободы,

Справедливо назван — Злой.

Дочерей имел тот Мара,

Трех красивых и приятных,

Знала каждая, как в сердце

У мужей зажечь любовь.

Имя первой было Рати,

А звалась вторая Прити,

Третьей Тришна было имя,

Дэви высшая в любви.

Имя первой — Любострастье,

А второй — Услада мужа,

Имя третьей — Люборадость,

Три искусницы в любви.

Эти три, к отцу приблизясь,

Вместе все приблизясь к Злому,

Вопросили: «Чем смущен ты,

Чем ты ныне огорчен?»

И, свои смиривши чувства,

Дочерям отец промолвил:

«В мире ныне — мощный Муни,

Клятва — сильный шлем его.

Лук в руке его могучий,

В нем алмаз-стрела есть мудрость,

Овладеть он хочет миром,

Гибель царству моему.

С ним равняться не могу я,

Люди все в него поверят,

На пути его спасенья

Все прибежище найдут.

Будет пуст мой край богатый,

Но, пока закон нарушен,

Человеку нет защиты,

Око мудрости — не зрит.

И пока еще я силен,

Цель его я опрокину,

Я его стропила рину,

Он придет, а дом — пустой».

Взяв свой лук с пятью стрелами,—

С свитой женской и мужскою,—