Всегда тринадцать - Александр Бартэн

— Следите за равномерным распределением тяжести. Соскок должен быть безукоризненно точным, литым!

В легких синих брюках, в белоснежной майке, плотно облегающей торс, Никандров выглядел юно (в действительности ему было под тридцать). Фигура стройная, скорее гибкая, чем мускулистая. Однако на руках, обнаженных до плеч, с тугой рельефностью обозначались бицепсы.

— Здравствуй, — сказал Никандров. — А я уж подумал — снова запаздывает Жанна!

— Ничего подобного. Я минута в минуту!

— Жаль только — минут этих у нас все меньше остается, — улыбнулся он в ответ. Улыбка была суховатой, одними уголками губ. — А потому сделай разминку, и начнем!

В первый момент перекладина трапеции показалась холодной, неподатливой. Но затем, стоило перейти в убыстренный кач, вслед за ним начать балансы и обрывы — все то, что придает работе воздушного гимнаста до невесомости легкую пластичность (какая обманчивая легкость!), — все переменилось, и Жанна радостно почувствовала: покорной, послушной сделалась трапеция.

Жанна и в школе увлекалась спортом: стометровку бегала, входила в волейбольную команду, участвовала в лыжных вылазках. Возможно, это увлечение подсказывалось инстинктом самосохранения: девочку тянуло к тому, чего не имела дома, — к здоровому и светлому, физически полноценному. Придя на завод, с первых же дней отыскала дорогу в спортивный клуб. И все же сперва не могла решить, на чем именно сосредоточить силы: то в одной секции занималась, то переходила в другую.

Однажды, нечаянно обернувшись, заметила наблюдающий взгляд Никандрова. Сперва не придала этому особого значения, а потом, убедившись, как пристально продолжает наблюдать инструктор, спросила у одной из подруг:

— Чего он так смотрит?

— Не обращай внимания! — ответила та. — Он всегда такой. Ужасно, до невозможности серьезный!

Наступил Первомайский праздник. Утром, весело распевая песни, Жанна шагала в колонне заводских демонстрантов. Вечером отправилась в Дом культуры — на молодежный бал.

Призывно грянул оркестр, но первой, самой смелой пары еще не находилось. Тогда-то — напрямик через зал, ничуть не смутясь от того, что к нему обратились сотни глаз, — Никандров подошел к Жанне:

— Разрешите?

Танцевали много, весь вечер. И в перерывах между танцами оставались вместе. Но странное дело, инструктор и теперь не спешил завязать разговор. Жанна поглядывала на него и выжидала.

Танец за танцем. Стены зала неслись навстречу, приближались почти вплотную. Однако в самый последний момент Никандров искусно менял направление, и опять раскрывался простор для танца, и конфетти разлеталось вокруг цветной метелью, и плечи щекотно опутывал серпантин.

В разгаре был последний танец, когда Никандров наконец нарушил молчание:

— Возможно, вы замечали. Я давно наблюдаю за вами!

— Подруги мне говорили.

— А сами не замечали?

— Да нет, не приходилось, — ответила Жанна. Потом поправилась: — Разве что раз или два! — Покраснела при этом, точно в чем-то уличенная. И вдруг рассердилась — Между прочим, вам бы следовало давно объяснить, что означают все эти взгляды?

Никандров кивнул:

— Объясню.

Ни на миг не прерывая танца (стены опять понеслись навстречу), он сообщил, что своей ближайшей целью ставит укрепление гимнастической секции.

— Потому-то, девушка, я и приглядывался к вам.

— Меня звать Жанной.

— Ладно. Вот что, Жанна. Есть такой красивый воздушный снаряд — трапецией называется. Думаю, вам был бы смысл попробовать. Правда, в официальные спортивные программы снаряд этот не входит. Но в индивидуальном порядке. Лично я убежден, что именно здесь ваше настоящее призвание.

Подружки на следующий день сказали: «Вот это да! Закружила ты на балу инструктора!» Жанна лишь отмахнулась, всем своим видом давая понять, что не придает значения вчерашнему. Однако спустя несколько дней приступила к занятиям под руководством Никандрова.

Изменился ли он? Нисколько. Остался таким же сдержанным, рассудительным, немногословным. И очень требовательным: ни в чем не давал поблажки.

«И откуда он такой? — иногда роптала Жанна. — Вот возьму и перестану ходить!» Но это были пустые угрозы, с каждым днем все желаннее становились занятия, трапеция, воздух.

Постепенно разузнала кое-что о своем наставнике. Оказалось, что до призыва в армию Никандров работал на этом же заводе, у станка. Отслужив армейский срок, пошел в Институт физической культуры. А после, окончив институт, опять появился на заводе — но уже не в цехе, а в спортивном клубе, в качестве инструктора.

— А ты чего интересуешься? — спросили подружки. — Никак по душе пришелся?

— Да нет, хотя, конечно, он толковый, знающий.

Месяц спустя Никандров предложил:

— Если хочешь, будем говорить друг другу «ты». Конечно, если хочешь.

— Хочу, — ответила Жанна и удивленно поймала себя на каком-то волнении.

Затем опоздала раз на занятие. Построив группу, Никандров вызвал Жанну вперед. Стал сердито отчитывать:

— Предупреждаю, Сагайдачная. Если хоть раз еще повторится…

Она стояла сердито потупясь и думала: «Ага, голубчик! При других не решаешься обратиться на «ты»?

И услыхала:

— Ты это запомни, Жанна! Никто с тобой цацкаться не будет!

Несколько дней после этого ходила с оскорбленным видом, а потом рассудила — сама виновата, не на кого пенять. И с этого дня сделалась особенно точной, дисциплинированной.

Сверху спортивный зал как на ладони. И зал, и множество юношей и девушек, занимающихся в нем.

Они занимаются на различных снарядах, отрабатывают баланс и прыжок, выжимают гири, колотят в боксерские груши. Это внизу. А здесь, под потолком, залитым яркими лампионами, — здесь, по мере того как идет занятие, ощущение все большей собранности и уверенности.

После, когда Жанна спустилась вниз, Никандров ее похвалил:

— Молодцом!

— Правда? Я сама почувствовала.

— Только смотри: чтобы и дальше так же! Иди переоденься. Я подожду.

Вскоре, как уже не раз до того, вместе вышли из клуба. И вот о чем зашел по пути разговор.

Сначала о молодежном спортивном празднике. Каждый год в начале июля на городском стадионе проводился этот праздник.

— Нынче меня приглашают участвовать, — сообщил Никандров. — С упражнениями на кольцах. Я еще в институте выступал. Кольца, подвешенные к вертолету.

— К вертолету? Это как же — над землей?

— Ну да. Только, конечно, высота небольшая, чтобы можно было разглядеть гимнаста.

Жанна зажмурилась, постаралась представить себе и вертолет, и Никандрова, висящего под ним на кольцах. Потом тряхнула головой:

— Все равно очень здорово! И не боишься?

— Там, наверху, не до того, — улыбнулся Никандров. — А тебе бы, Жанна, не хотелось выступить?

— То есть как? На празднике? Думаешь, смогла бы?

— Все зависит от того, как дальше будешь заниматься, — уклончиво ответил он. И переменил разговор, остановясь перед уличной афишной тумбой. — Ишь как цирк открытие свое анонсирует! Между прочим, я и по этой линии получил предложение. Вчера повстречал одного журналиста знакомого. Он к нам в часть наведывался, когда я армейскую службу проходил. Теперь в газете здешней — отделом искусства и культуры ведает. Он и предложил мне с ходу рецензию писать на цирковую программу. Дескать, мне, как спортсмену, и карты в руки. Конечно, это не совсем так: спорт и цирк не одно и то же. А все же предложение заманчивое. Правда?

Жанна не откликнулась. Казалось, все ее внимание обращено к цирковой афише. И даже вслух начала читать:

— Лузановы, молодежная эксцентрика. Торопов, жонглер. Столбовая, в мире крылатых. Кто это — крылатые?

— Думаю, птицы, — объяснил Никандров. — Слыхал, что некоторые из птиц очень восприимчивы к дрессировке.

Жанна, кивнув, продолжала:

— Вершинины, музыкальные эксцентрики. Буйнарович, силовой акт. Багреевы, воздушные гимнасты.

— Кстати, — перебил Никандров, — тебе бы этот номер полезно посмотреть. Хочешь пойти со мной на открытие?

На улице было темно, Жанна стояла вполоборота к фонарю, и все же Никандров заметил, как она нахмурилась.

— Да нет. Зачем мне? Не хочу!

— Странно ты рассуждаешь, — удивился Никандров. — Как это зачем? Чтобы испытать удовольствие, радость! Лично я очень уважаю цирковое искусство. Гордое оно. Иначе не скажешь — именно гордое. Лучше всяких слов убеждает, сколько совершенного, прекрасного заложено в твоем теле! Почему ты не хочешь.

— Не хочу! — повторила она. И вдруг добавила, набравшись решимости: — Хочешь знать: этот Сагайдачный. Этот, что повсюду на плакатах. Он мой отец!.

— Отец? Но ты никогда, ни разу.

— Верно. Не говорила. Не к чему говорить. Он с мамой расстался, когда я была еще маленькой.