Новые гладиаторы - Сергей Зверев

– У меня шовный материал кончился, – устало говорю я охранникам, вытирая с лица кровавый пот.

Он мой, а вот кровь, слава всемирному равновесию, пока чужая.

– Тащите еще. Да и шприцов прихватите.

– Да где ж мы возьмем? – озадаченно спрашивает один из двух охранников, которые робко толкутся на выходе из крохотной операционной.

Это наголо бритый парень с фигурой культуриста под тесно натянутым грязным форменным камуфляжем. В обычное время за малейшее пятнышко на одежде квадратный полковник послал бы его толчок драить. Но в сегодняшнем дурдоме трудно оставаться опрятным. Да и Виталий Петрович кричит теперь исключительно по причинам, далеким от воинской дисциплины.

У бодибилдера лицо обиженного младенца, розовые диатезные щеки в грязных потеках. Судя по кличке, которой парня здесь величают – Малыш, – коллеги тоже срисовали эту характерную особенность его образа.

– Не знаю. – Я равнодушно пожимаю плечами. – Только у меня уже все кончилось, сами видите.

Большой таз рядом со столом действительно уже полон доверху грязными шприцами, кровавым тряпьем и прочими атрибутами полевого госпиталя.

Спокойно, Ипполит, спокойно. Мне обязательно нужно спуститься вниз, да так, чтобы до лифта меня сопровождал один человек, а в комнате охраны за подвалом никто не следил. Для успешного осуществления данной идеи надо, чтобы инициатива исходила не от меня. Не дай бог заподозрят и лифт отключат. А если накроется запасной генератор, то никому отсюда вообще не выбраться. Думай, Малыш, думай.

Малыш думает, но не в ту сторону, какую мне надо. Он исчезает из помещения и минут через десять приносит моток крепкой капроновой нити. Такой обувь прошивают.

– Пойдет?

«Решение не верное», – телепатирую я ему, на словах же просто объясняю:

– Нет. Слишком толстая и нестерильная.

Хотя, по правде говоря, для полевых условий решение Малыша абсолютно верное. Какая тут на фиг стерильность! Но на людей, привыкших к современной медицине, слово «стерильность» действует почти магически.

– Да ладно! Водкой польем, и все дела, – неуверенно вступает в разговор второй охранник, худой жилистый тип.

По сравнению с Малышом он кажется тощим, но будь они соперниками на ринге, я бы крепко подумал, на кого ставить. У худого парня острое треугольное лицо с горбатым кавказским носом, набитые костяшки пальцев и легкость движений хорошо тренированного человека. В профиль, да с перьями в волосах будет вылитый индеец.

На операционном столе тяжело дышит еще один боец. У него полностью содран скальп и почти оторвана левая рука.

– Ну, если не боитесь заражения крови…

Знакомая с детства страшилка про такую вот беду работает практически на уровне подсознания.

– Кто это его так?

– Медведь, – машинально отвечает худой парень, думая над решением поставленной задачи. – А у вас там внизу тоже вроде кабинет есть? Может, оттуда принести?

– Какой там кабинет! Все у меня в номере хранится. Давно уже обещают полноценную операционную, да так и кормят завтраками, – сетую я.

Так хирург участковой больницы жалуется на нерадивого и вороватого главврача.

У каждого нормального человека почти наверняка вызовет сочувствие дельный работник, страдающий от дебила-начальника. Житейский тон срабатывает успокаивающе. Сейчас главное – не заострять внимание охраны на том, что я все-таки больше узник, нежели врач. Поэтому слово «номер» предпочтительней «камеры».

– Есть там пара мотков хирургического шелка в стерильных пробирках.

– Тогда пошли быстрей, пока электроэнергия не вырубилась. – Худой парень машет рукой и выходит в предбанник.

– А ты пока промой ему скальп как следует. Обильно, – обращаюсь я к Малышу тоном «остаешься за старшего». – Тогда вполне возможно, что и приживется. Туалет раны по Усольцевой называется. – Я бросаю зажим с окровавленной иглой в лоток, сдираю перчатки и иду на выход, вытирая ладони о грудь своего костюма.

Про эту Усольцеву я слышал давным-давно на цикле военно-полевой хирургии. Наша преподша по прозвищу Кастрюля носилась с этой методой как с писаной торбой. Ничего другого она, похоже, не знала. Мол, запомните этот метод. Пригодится! Вот он и понадобился – мозги запудрить.

Научные термины действуют на умы далеких от медицины людей гипнотически. Малыш осторожно берет скальп и бережно промывает его под струей воды в раковине. По уму, конечно, надо бы стерильным физраствором, но здесь не до того. Все идет к тому, что и воду скоро можно будет получить только, растопив снег с улицы. Без генератора вода из скважин в трубы не польется.

Веселое времечко настало в Колизее. Я попытаюсь дополнительно усложнить охране условия задачи. Тепла нет, света скоро не станет, воды тоже. Плюс сотня головорезов, поднятых в буквальном смысле из-под земли. Ночь живых мертвецов в пиратской версии.

А что? Мы и в самом деле живые мертвецы. Нас давно списали по всем статьям и книгам учета. Шанса вернуться в подлунный мир больше не представится, поэтому надо действовать максимально эффективно.

В бильярдной все покрыто робким налетом инея. Народ кучкуется возле масляных обогревателей, протягивает руки к ребристым радиаторам. Пар от дыхания скапливается в общий легкий туман. Процентов восемьдесят – бабы из обслуги. Охраны почти не видно. То ли завалы разбирают, то ли мало осталось их после обрушения казармы.

– Кнут, вы куда? – окрикивает нас старый знакомый Петросян.

Простое русское лицо а-ля Василий Теркин заострилось на скулах, кожа стала серовато-бледной.

Интересно, Кнут – это имя или кличка? Может, он немец?

– Там Серегу Огольца медведь задрал. Пошли вот с доктором за новым инструментом и нитками для швов.

– Какой медведь?

– Разбирали зоопарк, расколупали завал, а внутри медведь. Он Серого сразу цапнул за вихор и скальп снял. Малыш этого гребаного топтыгина пристрелил, а толку!..

– Надо сказать ребятам, чтобы пока зоопарк не трогали. Там еще тигры есть. Ну, давайте скорей!

Да уж, тигры здесь имеются. Кому это знать, как не мне. А кроме того, еще львы, леопарды, страусы и крокодилы. Но реально выжить зимой в Саянах могут, пожалуй, лишь тигры, если они амурские, да медведи.

Пока все складывается почти идеально. «Почти» – потому что я предпочел бы в конвоиры Петросяна. Кнут вызывает некоторые опасения как соперник. Ладно, ввяжемся в драку, а там посмотрим.

За окном уже темнеет. В комнате слежения, судя по ситуации, сейчас никого нет.

– Давай быстрей! – говорит Кнут и нажимает кнопку лифта.

Кабина медленно ползет в теплый полумрак нижнего яруса. Только сейчас я понимаю, как сильно замерз. Меня начинает бить дрожь, и зуб не попадает на зуб. Может, это нервное?

Я бегу по коридору. В номере у меня действительно есть две пробирки с шелком, но предварительно надо предупредить Краба. Леха уже полностью готов к труду и обороне. Слегка путаные вводные, излагаемые мною, он понимает с полпинка.

План таков: поднимаемся вдвоем наверх, благо следить за коридорами сейчас некому. Затем нейтрализуем Кнута. Потом один из нас возвращается вниз и открывает все камеры, какие успеет.

Я заскакиваю к себе и беру, что необходимо. Прощай, моя гладиаторская келья. Больше я тебя не увижу. Будь это в рыцарском романе, мне всенепременно следовало бы положить за пазуху портрет прекрасной дамы, но фотки Багиры у меня нет. Она и так навеки в моем сердце. Глядишь, и свидимся на воле.

Мы молча несемся к лифту. Невысокий Краб старается держаться вплотную за моей широкой спиной, чтобы, в случае чего, не заметил охранник на мониторах. Хитрость так себе, тем более что Леха иногда пребольно наступает мне на пятки, но это лучше, чем ничего.

Кабина медленно ползет наверх. К свету, морозу и, вероятно, вертухайской пуле. Однако мы рады любому варианту. Все лучше, чем гнить заживо под землей или лежать по частям в желудке крокодила.

Часть вторая

Побег из Колизея

Створки двери автоматически разъезжаются в стороны, и я поднимаю навстречу взгляду Кнута пробирку. Вот, мол, взял. Основная цель этого жеста – на долю секунды отвлечь внимание конвоира.

Краб старается максимально съежиться за моей фигурой и дышит мне между лопаток. Мы осторожно выходим из лифта, напоминая дуэт танцоров, изображающий индийского бога Шиву. В нашем ДК я однажды видел такой номер. На сцене сперва вроде один человек, уже потом из-за него показываются руки напарника.

Кнут стоит недалеко, и кобура у него застегнута. Он наверняка хороший рукопашник. Но классный боец и профессиональный охранник – не одно и то же.

К тому же мастера единоборств часто с некоторым невниманием относятся к огнестрельному оружию. Они предпочитают смертельные удары, отработанные до уровня рефлексов. Если надо мгновенно принять решение, то идея схватиться за рукоятку пистолета придет ему в голову последней.