Чужак в чужой стране - Роберт Хайнлайн

Интересно, а кровать еще стоит в дальней комнате? Правда, доктор Браш велел ей не дергаться, но она не потревожит его пациентку, уж она-то сумеет пройти через комнату, не разбудив спящую больную. К тому же она давно поняла: чего доктора не узнают, то больному не навредит. Тихонько открыв дверь, она прошла в палату.

Глянув на миссис Бенкерстон, она убедилась: та спит типичным сном сенильного больного. Бесшумно пройдя через комнату, она открыла запертую дверь гостиной своим ключом и зашла.

Да, кровать была на месте, но в комнате кто-то был — в кресле сидел Смит. Человек с Марса рассматривал книжку с картинками.

Смит поднял голову и одарил ее сияющей младенческой улыбкой. Джилл не поверила себе: Валентин Смит — здесь? Не может быть, его же перевели, об этом есть запись в журнале.

Джилл поняла жуткую подоплеку событий: подставное лицо — «Человек с Марса», показанный по стерео… старушка, которая отправится на тот свет, а пока что с ее помощью прикрывают присутствие еще одного пациента в номере… запертая дверь, не поддающаяся ее ключу… И последний кошмар: «мясной фургон», выкатывающийся ночью, а в нем под простынкой — не один труп, а два.

Все эти мысли вихрем пронеслись у нее в голове, ее бросило в жар от грозящей опасности и от того, что она нечаянно разгадала тайну.

Смит неуклюже поднялся на ноги, протянул к ней руки и произнес:

— Брат по воде!

— Что? О, привет… ну, как дела? — принужденно улыбнулась Джилл.

— Хорошо. Я счастлив. — Он добавил еще что-то на своем чудном гортанном языке, затем спохватился: — Ты здесь, брат мой. Тебя не было. Теперь ты здесь. Я глубоко пью тебя.

Джилл обессилела от противоречивых чувств: с одной стороны, сердце ее таяло от его слов, с другой стороны, ее пронзал ледяной ужас: что если ее поймают?

А Смит ничего не заметил. Он гордо сообщил:

— Видишь? Я иду! Я расту сильнее.

Он сделал несколько шагов и остановился, задыхаясь, но посмотрел на нее с торжествующей улыбкой.

Она заставила себя улыбнуться.

— О, прогресс, не так ли? Ты становишься все сильнее, молодец! Но мне пора — я зашла только поздороваться.

Смит явно расстроился:

— Не уходи!

— О, я должна!

С трагическим, сокрушенным видом он сказал:

— Я причинил тебе вред. Я не знал.

— Причинил мне вред? Ну что ты! Но мне пора, чем скорее, тем лучше.

Лицо Смита окаменело, и он вымолвил — как утверждение, а не просьбу:

— Возьми меня с собой, брат.

— Что? Не могу. И мне пора — сейчас же. Послушай, пожалуйста, не говори никому, что я здесь побывала, ладно?

— Не говорить, что мой брат по воде был здесь?

— Да — никому. А я вернусь! Будь хорошим мальчиком, никому ничего не говори, жди меня.

Смит переварил все сказанное — и успокоился:

— Я жду. Никому не говорю.

— Отлично!

Но удастся ли ей сдержать слово? Она сообразила. Замок не был сломан — просто на двери была задвижка. Но обычно все двери ванных и все двери в палатах были снабжены замками, которые без труда открывались ключом медсестры, чтобы больные не закрывались изнутри. А здесь наоборот — дверь запиралась снаружи, а изнутри приделали задвижку, что совершенно непозволительно в больницах.

Джилл отодвинула задвижку.

— Ты ждешь — я приду.

— Я буду ждать.

Вернувшись в комнату наблюдения, она услышала ритмичное постукивание — сигнал Браша. И поспешно открыла дверь.

Влетев в комнату, он резко произнес, подозрительно косясь на внутреннюю дверь:

— Где вы были, сестра? Я стучал трижды!

Джилл сделала непонимающее лицо.

— Где? Ваша больная повернулась, я поправляла ей подушку.

— Проклятие, я же велел вам просто сидеть тут!

Джилл догадалась, что он чем-то напуган, и перешла в наступление.

— Доктор, — процедила Джилл, — за вашу больную я не отвечаю. Раз вы усомнились в моих действиях — тогда давайте позовем старшую медсестру.

— Что? Нет-нет, не стоит, — остыл доктор.

— Стоит, сэр. Такие старые больные могут задохнуться в водяной постели. Есть медсестры, готовые стерпеть любой упрек от любого врача, но я не из их числа. Давайте вызовем старшую…

— Послушайте, мисс Бордмен, я не подумал, прошу у вас прощения. — Браш смягчался на глазах.

— Хорошо, доктор, — сухо промолвила Джилл. — Я вам еще нужна?

— Что? Нет-нет. Благодарю вас, вы мне помогли. Но, пожалуйста, никому ни слова, обещайте!

— Хорошо, доктор. — «Можешь поставить жизнь, что я и не заикнусь! Но что же делать?! О, если бы только Бен был в городе!» Вернувшись к своему столу, она сделала вид, что разбирает бумаги. И тут вспомнила, что надо позвонить и закачать кровать. Затем она отослала помощницу и попыталась привести в порядок мысли.

Где же Бен? Если бы он был рядом, она бы немного отдышалась, вызвала его и спихнула все заботы на его широкие плечи. Но Бен, черт бы его побрал, умотал неведомо куда и бросил ее одну.

А что, если?.. Заноза, сидевшая в ее подсознании, наконец-то вылезла наружу. Нет, Бен не смотался бы из города, не рассказав ей, увидел он или нет Человека с Марса. Ведь она соблюдает конспирацию вместе с ним, а Бен всегда играет честно.

И тут она вновь услышала его слова: «Дорогая, если что-то случится, ты — мой единственный козырь… Дорогая, если от меня не будет вестей, действуй самостоятельно».

Тогда она пропустила мимо ушей эти слова, ей просто не верилось, что с Беном что-нибудь может случиться. Но теперь они отчетливо звучали в ней. В жизни каждому человеку приходится однажды решать, готов ли он рискнуть «жизнью, состоянием и святой честью», если исход предприятия неизвестен. Джилл Бордмен был брошен вызов — и она приняла его в 3.47.

…Человек с Марса снова сел после ухода Джилл. Книгу он больше не рассматривал, а просто сидел и ждал, — можно лишь добавить: «терпеливо» ждал — в человеческом языке нет иных слов, чтобы описать позицию марсианина. Он сидел без движения и был счастлив, потому что брат обещал вернуться. Он мог ждать, не двигаясь и ничего не делая, несколько лет.

Он не знал, сколько времени минуло с тех пор; как они с братом разделили воду. В новом месте иначе воспринималось время и пространство. Плюс постоянное чередование видов и звуков, которые ему еще не удалось грокнуть. В культуре его гнезда время воспринималось совсем иначе. Разница заключалась не в продолжительности жизни, как ее считают на Земле, но в самом отношении.

«Сейчас позднее, чем вы думаете» — такое на марсианском языке не выразишь, равно как «Поспешишь — людей насмешишь», хотя и по разным причинам: первое понятие для марсиан невообразимо, а второе было одной из основ марсианской жизни, и говорить о ней не имело смысла; не станете же вы объяснять рыбе, что ей лучше жить в воде. А вот «Как было в Начале, так ныне и присно» по духу точно соответствовало марсианским понятиям, и перевести такую фразу куда легче, чем «дважды два четыре» — последнее на Марсе вовсе не трюизм.

И Смит ждал.

Вошел Браш, посмотрел на него. Смит не шелохнулся, и тот вышел.

Услышав, как в скважину вставляется ключ, Смит вспомнил, что слышал этот звук незадолго до визита брата по воде, и потому переменил свой метаболизм, на случай, если дальше произойдет то же самое. Но когда внешняя дверь отворилась и в комнату скользнула Джилл, он был поражен — он и не подозревал, что это тоже дверь. Но зато он сразу это грокнул, а затем целиком отдался ощущению счастливой целостности, которая возникает лишь в присутствии сородичей, братьев по воде и в некоторых случаях в присутствии Старейшин.

Но радость его поубавилась, когда он почувствовал, что брат не разделяет его чувства — он казался более несчастным, чем тот, кто готовился к «уходу», случившемуся из-за позорной неудачи. Однако Смит уже знал, что эти создания умеют переносить эмоции совершенно жуткие при созерцании, — и при этом не умирать. Его брат Махмуд, например, пять раз в день переживал душевную агонию — и не умирал, более того — заставлял и его учиться переживать агонию, как нечто необходимое. А его брат, капитан Ван Тромп, страдал от неожиданных припадков, каждый из которых, по мнению Смита, мог привести к немедленному «выходу из тела», чтобы прекратить разлад — но, насколько ему было известно, его брат все еще пребывал в своей телесной оболочке.

И он решил не реагировать на возбуждение Джилл.

Джилл протянула ему сверток:

— Вот, надевай скорее!

Взяв сверток, Смит продолжал ждать. Поглядев на него, Джилл произнесла:

— О Боже! Ладно, раздевайся, я помогу.

Ей пришлось и раздеть, и одеть его. На нем был халат, купальный халат и шлепанцы, потому что ему так велели. С ними он уже управлялся, но недостаточно быстро. Джилл раздела его молниеносно: она ведь была медсестрой, а у него отсутствовали всякие моральные табу, так что все было о’кей. Он пришел в восторг от квазикожи, которую Джилл натянула ему на ноги. Она не позволила ему расслабиться, поспешно прилепила чулки пластырем, за неимением пояса с резинками. Форму она заняла у женщины помассивней, сказав, что ее кузина хочет пойти на маскарад. Застегнув вокруг шеи пелерину, она решила, что теперь его нельзя будет принять за мужчину — по крайней мере, Джилл надеялась на это. С ботинками пришлось потрудиться. Они не подходили по размеру, а в земном притяжении Смит и разутый передвигался неуклюже.