Н. И. Пирогов - Соломон Штрайх

«Я весьма долго думал, — пишет он, — о должном надзоре за воспитанниками и следствием сего было следующее мнение: если они не могут быть собраны вместе в одном заведении, то их взаимный друг над другом надзор был бы весьма действителен. А именно: мною избранные из среды их два воспитанника должны надзирать над прочими и обязаны уведомлять меня о всем том, что против данной инструкции прочими воспитанниками учинено будет». Чтобы втянуть всех русских профессорских кандидатов в шпионаж и предательство, Кранихфельд «намерен поручить эту симпатичную должность по очереди всем молодым людям».

«Молодые люди» не знали, что готовит им русский министр и прусский гомеопат. Ехали они в Берлин с радостным чувством. «Можно себе представить, — вспоминал Пирогов, — как приятен был мне путь. Будущее, розовые надежды, новая жизнь в рассадниках наук и цивилизации, приятное общество товарищей, прекрасная весенняя погода, — все веселило и радовало молодую душу». Карнихфельд омрачил эту радость. В первый же день приезда русских ученых в Берлин он пригласил их к себе на чай. У профессора кандидаты застали нескольких его друзей. Беседа велась на тему о пользе гомеопатии, после чего Кранихфельд предложил будущим русским медикам и юристам петь немецкие псалмы под аккомпанемент фортепиано. На другой день Кранихфельд ознакомил порученных его надзору молодых ученых со своей системой шпионажа, но к его изумлению кандидаты не захотели заняться этим симпатичным и полезным для России делом.

Пирогов и все его товарищи решили больше не ходить к Кранихфельду. Немец пожаловался Уварову, русский министр приказал кандидатам посещать вечера их начальника. Берлинский профессор пришел в шпионски верноподданный восторг и довел свое усердие до крайних пределов. Между прочим, он приказал квартирным хозяйкам кандидатов не давать им ключей от входных дверей, чтобы они не могли возвращаться домой позднее положенного часа.

Затем Кранихфельд попытался ограничить своих поднадзорных в праве выезда из Берлина во время каникул, применив это впервые к В. С. Печерину, который в свое время был любимым учеником известного профессора древнегреческой литературы в Петербургском университете, академика Грефе. Он написал отчаянное письмо Грефе, который пользовался большим расположением Уварова. Все это привело к тому, что министр решил расстаться с Кранихфельдом и, сообщив ему, что молодые люди «пользовались уже» в России «совершенною свободой», предложил немцу передать заботы о кандидатах состоящему при русском посольстве в Берлине генералу Мансурову. При последнем Пирогову с товарищами жилось сносно. Только один раз после Кранихфельда пришлось будущим профессорам почувствовать «совершенную свободу», которая ждала их в отечестве. Об этом напомнил им сам император Николай.

Во время пребывания профессорских кандидатов в Берлине туда прибыл Николай Павлович, приказавший собрать в помещении посольства всех его подданных, проживавших в прусской столице. Среди представлявшихся императору были поляки. На одном из них остановился свинцовый взгляд Николая. «Почему вы носите усы?» — строго спросил царь. «Я с Волыни», — чуть слышно ответил испуганный поляк. «С Волыни или не с Волыни — все равно; вы — русский и должны знать, что в России усы позволено носить только военным», — громко и внушительно сказал император. «Обрить!» — крикнул он в сторону Рибопьера. Усатого поляка взяли в боковую комнату, где и привели в надлежащий вид.

Медицина в Германии начала XIX века стояла на распутье. Хирургия как наука стала развиваться в некоторых западноевропейских странах только в середине XVIII столетия и вместе с тем стала участвовать в успехах других отраслей медицины. Основной причиной ее отставания было представление о том, что для занятия хирургией совершенно не нужно знания анатомии; такие воззрения привели к полнейшему отрыву практической медицины от естественных наук.

До объединения с анатомией хирургия отличалась грубым эмпиризмом. На путь единения, хирургии с общей медициной первой вступила Франция, где в середине XVIII столетия парижская хирургическая школа благодаря трудам Ф. Пейрони (1678–1747) была уравнена в правах с медицинским факультетом и где Ж. Пти (1674–1750) проповедовал необходимость тщательной научно-анатомической подготовки хирургов. Вслед за французами стали развивать хирургию как науку англичане, выдвинувшие многих блестящих анатомов-хирургов, а также исследователей вроде гениального Джона Гунтера (1728–1793), связавшего хирургию и анатомию с физиологией. Германия позднее всех западноевропейских стран освободилась от вредного наследия средних веков, когда медициной занималось духовенство, ограничившее свою деятельность лекарствами и заклинаниями и предоставившее хирургию цирюльникам. Научно-образованные медики-немцы дольше всех уклонялись от занятия хирургией.

Ко времени прибытия Пирогова в Германию в немецкой медицине наметился коренной перелом. «Время моего пребывания в Берлине, — пишет Пирогов, — было именно временем перехода германской медицины — и перехода весьма быстрого — к реализму; началось торжественное вступление ее в разряд точных наук».

Но Пирогов все-таки застал еще германскую практическую медицину «почти совершенно изолированной от главных реальных ее основ: анатомии и физиологии; о профессорах терапии, о клиницистах по внутренним болезням, — и говорить нечего».

В Берлине Пирогов учился у Фр. Шлемма (1795–1858) анатомии и оперативной хирургии на трупах, у И. Руста (1775–1840) он слушал клинические лекции по хирургии, у К. Грефе (1787–1840) практиковал в хирургической и глазной клиниках, занимался оперативной хирургией в клинике И. Диффенбаха (1792–1847). Слушал он также величайшего биолога и физиолога, сына кобленцского сапожника, Иоганна Мюллера (1801–1858), читавшего в Берлине с 1833 года курс анатомия.

Берлинская хирургическая клиника Руста считалась тогда самой образцовой в Германии. «Руст был, — говорит Пирогов, — в известном смысле наиболее реалист между врачами тогдашнего времени. Он хотел основать свою диагностику исключительно на одних объективных признаках болезни», почти совершенно игнорируя субъективные высказывания, больного, потому что «расспросы и рассказы больного, особливо необразованного, нередко служат вместо раскрытия истины к ее затемнению». Но даже такой передовой клиницист, как Руст, не знал и даже не хотел знать анатомии. Однажды ом сказал на лекции об одной известной операции: «Я забыл, как там называются эти две кости стопы: одна выпуклая, как кулак, а другая вогнутая в суставе; так вот от этих двух костей и отнимается передняя часть стопы».