Сталин и Гитлер - Ричард Овери

Одна из главных причин успеха режима заключалась не в существовании репрессивного аппарата, контролировавшего культуру, а в той степени, в которой подавляющее большинство граждан, вовлеченных в разнообразные формы культурной деятельности, участвовали, добровольно или нет, в поддержке новой художественной реальности, и в готовности слушателей и зрителей потворствовать им в этом. В 1938 году Палате литературы рейха предстояло просмотреть не менее 3000 рукописей пьес; национальный музыкальный фестиваль в 1939 году собрал 1121 композицию, включая 36 опер, 631 симфонию154. Популярная народная культура, так же как и народное правосудие, не была просто изобретением системы. Не оказалось официальное покровительство безрезультатным и в деле создания нового искусства, получившего одобрение, так же как и в формировании уже одобренного искусства. И хотя жанры, разрешенные в каждой из диктатур, были узкими, общая масса пьес, фильмов и книг принимались зрителями и читателями как их собственная культура и во многих случаях пользовались широкой популярностью. Социалистический реализм в Советском Союзе мог восприниматься как некая форма эскапизма, точно так же как это происходило с голливудскими фильмами 1930-х годов, которые предлагали обнищавшим американцам взглянуть на прообраз яркого потребительского будущего. Советская культура, заявлял Сталин в 1951 году, есть «искусство нового мира, смело смотрящего в будущее»155. Национал-реализм в гитлеровской Германии был во многих отношениях более смелым, делая упор на историческое великолепие, самопожертвование и имманентность героической смерти, однако сентиментальные сюжеты и образность вызывали здесь более широкий резонанс, так как национал-социалистическая культура отражала куда более разнообразные ценности и более широкие интересы важнейших слоев населения страны. Все это означает, что, каким бы утопическим новое искусство ни было, его корни лежали в природе того общества, в котором это искусство развивалось.

Глава 10

Административно-командная экономика

Скоро Германия ничем не будет отличаться от большевистской России; руководителей предприятий, не выполняющих условия, предписываемые «Планом», будут обвинять в предательстве германского народа и расстреливать.

Некоторые германские бизнесмены восприняли назначение Гитлера канцлером в 1933 году с большим энтузиазмом, чем стальной магнат Фриц Тиссен. Будучи старшим сыном Августа Тиссена, основавшего в 1873 году одно из самых успешных и богатых предприятий Рура, он впервые встретился с Гитлером в октябре 1923 года. У него уже был более чем достаточный опыт политической деятельности. В декабре 1918 года он был арестован с тремя другими лидерами промышленности, Спартаковскими революционерами, по обвинению в государственной измене, но его освободили через несколько дней. В июле 1923 года он был схвачен и предстал перед французским военным судом в Майнце за организацию пассивного сопротивления в Руре франко-бельгийской оккупации региона: его оштрафовали, но он снова оказался в тюрьме2. В конечном итоге он пришел к убеждению, что национал-социализм возродит благополучие Германии, излечит социальные раны и устранит общественные противоречия новой республики. Будучи правоверным католиком, Тиссен находился под сильным влиянием австрийского социального теоретика Отмара Шпанна, чьи идеи корпоративной организации общества отвечали тиссеновским социально-католическим взглядам на устранение классовых конфликтов через структурное, основанное на землевладении сотрудничество. В благодарность за щедрые пожертвования в кассу партии из его огромного личного состояния Гитлер, придя к власти, разрешил Тиссену создать Институт корпоративных исследований.

Год спустя, в 1935 году, директор института, ставший жертвой амбиций Немецкого трудового фронта, стремившегося представлять всех рабочих и сотрудников, был сослан в Дахау. Тиссен же все больше разочаровывался в новом режиме, отчасти из-за его антикатолических настроений и антисемитизма, отчасти из-за все нарастающего вмешательства государства в экономическую жизнь. Хотя он с радостью приветствовал разрыв Версальского мирного договора, он выступал против войны. Находясь в отпуске в Баварии в августе 1939 года, Тиссен послал письмо Герману Герингу, в котором обвинял гитлеровскую дипломатию в безответственности, считая ее ошибочной. Он также настаивал на том, чтобы ему сообщили о судьбе зятя его сестры, австрийского монархиста, оказавшегося в Дахау после присоединения Австрии в 1938 году и «умершего» внезапно в заключении поздним летом 1939 года. В результате 2 сентября Тиссен со всей своей семьей выехал на автомобилях из страны, предположительно направляясь в однодневное путешествие в Альпы. Однако вместо этого все Тиссены пересекли границу Швейцарии в качестве беженцев. Через несколько месяцев швейцарские власти отказались предоставить ему политическое убежище и он вынужден был переехать во Францию, где надиктовал свои мемуары американскому журналисту Эмери Ривзу. Именно в ходе этих интервью с Тиссеном, записывавшихся на магнитофон весной 1940 года в Монте-Карло, впервые прозвучало сравнение гитлеровской Германии с большевистской Россией. Несколько недель спустя, после поражения Франции в июне 1940 года, Тиссен вновь оказался в тюрьме. Агентам гестапо было разрешено арестовать его на территории неоккупированной Франции, и его вернули обратно в Германию, где он провел остаток войны, в свои шестьдесят с небольшим лет, в концентрационных лагерях. Все его состояние было уже в октябре 1939 года арестовано гестапо, а в декабре оно формально перешло в руки государства на основе закона, принятого 26 мая 1933 года, о конфискации имущества коммунистов3.

В 1944 году выдающийся советский специалист в области черной металлургии, бывший в одно время членом сталинского правительства, бежал из страны, как и Тиссен, в знак протеста против преступлений и безумия режима, чьим устремлениям он когда-то аплодировал с огромным энтузиазмом. Виктор Кравченко, сын радикально настроенного рабочего из Екатеринослава, посаженного в тюрьму как лидера забастовки во время революции 1905 года, получил образование инженера-металлурга в 1920-х годах, а на старте второго пятилетнего плана (1927–1932) стал членом коммунистической партии и молодым управленцем сталелитейного завода в Никополе, в самом сердце Донбасса. Его революционный идеализм, который он унаследовал от своего непартийного отца, потерпел полный крах при виде реалий чудовищного до гротеска неравенства, царящего в советской промышленности. Будучи менеджером трубопрокатного завода, Кравченко имел право на один из пятикомнатных домов, предназначенных для высших управленцев; в доме был холодильник (заполненный икрой, дынями и свежими овощами), радиоприемник и ванна. Его обслуживали оплачиваемые государством домработница, садовник и шофер. В его распоряжении были две лошади и автомобиль. Питался он в ресторане для менеджеров, который обильно снабжали местные колхозы. Рабочие же питались в «огромном, дурно пахнущем кафетерии», где царила полнейшая антисанитария, около 5000 из них жили в грубо сколоченных деревянных бараках рядом с заводом, в условиях «более подходящих для содержания скота, чем людей»)4. Его зарплата была в 5 раз больше, чем у высококвалифицированного бригадира, и в 10 раз больше, чем у линейного рабочего.