Жизнь и приключения Мартина Чезлвита - Чарльз Диккенс

— Вижу! — смеясь, сказал Мартин. — Но, честное слово, как же вы промокли, Марк!

— Я промок? А о себе вы как полагаете, сэр?

— Ну, все же не настолько, — сказал его спутник с озабоченным видом. — Я же вам говорил, Марк, чтобы вы не держались с подветренной стороны, а почаще менялись со мной местами. Дождь все время поливает вас, с тех пор как начался.

— Вы не знаете, до чего мне приятно, сэр, — сказал Марк после недолгого молчания, — не сочтите это за дерзость, — до чего приятно слышать, что вы говорите так необыкновенно внимательно; я, конечно, не собираюсь вас слушаться ни за что, но с тех пор, как я свалился больной в Эдеме, вы совсем переменились.

— Ах, Марк, — вздохнул Мартин, — чем меньше мы будем об этом говорить, тем лучше! Не свечу ли я вижу там?

— Так и есть, свеча! — воскликнул Марк. — Господь с ней, какая же миссис Льюпин проворная! Идемте, сэр.

Неразбавленные вина, хорошие постели и отличная кормежка для людей и животных.

Огонь на кухне пылал ярко и буйно, стол был накрыт, чайник кипел; туфли были на месте, машинка для снимания сапог тоже; ломти ветчины жарились на рашпере; пяток яиц шипел на сковородке; полнокровная бутылка шерри-бренди перемигивалась с кувшином пенистого пива; всякие деликатесы свешивались с балок, так что казалось, стоит раскрыть рот — и что-нибудь отменно сочное и вкусное только обрадуется предлогу в него свалиться.

Миссис Льюпин, которая ради них удалила даже кухарку, верховную жрицу сего храма, готовила им ужин своими собственными искусными ручками.

Невозможно было удержаться — даже бесплотный дух и тот ее обнял бы. А так как в этом отношении люди ведут себя одинаково и у Атлантического океана и у Красного моря, Мартин немедленно ее обнял. Мистер Тэпли очень степенно последовал его примеру (как будто это была совершенная новость, до сих пор не приходившая ему в голову).

— Вот уж никогда не думала! — сказала миссис Льюпин, поправляя чепчик и смеясь от всей души и в то же время смущенно краснея. — Хотя я часто говаривала, что молодые люди мистера Пекснифа — это душа „Дракона“ и что без них было бы скучно здесь жить, все же я никогда не думала, разумеется, что кто-нибудь из них позволит себе такую вольность, как вы, мистер Мартин! А еще того меньше — что я не рассержусь на него, а наоборот, буду рада первой обнять его на родине, после возвращения из Америки вместе с Марком Тэпли…

— В качестве его друга, миссис Льюпин, — вмешался Мартин.

— В качестве его друга, — повторила хозяйка, видимо довольная таким отличием, однако подавая мистеру Тэпли знак вилкой оставаться на почтительном расстоянии. — Вот уж никогда не думала! А еще того меньше, что мне придется рассказывать о таких переменах, о каких я вам расскажу после ужина!

— Боже мой! — воскликнул Мартин, бледнея. — О каких переменах?

— Она, — сказала хозяйка, — совсем здорова и теперь находится у мистера Пекснифа. О ней вам вовсе не нужно тревожиться. Лучше нее вам на всем свете не найти невесты. К чему ходить вокруг да около или делать из этого тайну, не правда ли? — прибавила миссис Льюпин. — Я все знаю, как видите!

— Доброе мое создание, — ответил Мартин, — вы именно тот человек, которому и следует все знать. Мне в высшей степени приятно думать, что вы знаете все. Но на какие же перемены вы намекаете? Кто-нибудь умер?

— Нет, нет! — сказала хозяйка. — Ничего такого не случилось. Но больше я вам не скажу ни единого слова, пока вы не поужинаете. Задайте хоть сотню вопросов, я ни на один не отвечу.

Она говорила так решительно, что им не оставалось ничего другого, как только поужинать возможно скорее; и так как они прошли много миль и постились с самой середины дня, то им не пришлось особенно приневоливать себя, налегая на съестное. Ужин занял гораздо больше времени, чем можно было ожидать; ибо не раз, когда они думали, что все уже кончено, миссис Льюпин торжествующе доказывала им ошибочность такого предположения. Однако с течением времени, повинуясь природе, они отступили. Вытянув перед кухонным очагом ноги, обутые в туфли (что было удивительно приятно в такую сырую и холодную ночь), и с невольным восхищением любуясь ямочками на щеках цветущей, жизнерадостной хозяйки и тем, как огонь очага светится в ее глазах и поблескивает на черных как смоль волосах, они притихли и стали ее слушать.

Не однажды изумленные восклицания прерывали ее рассказ о том, как мистер Пексниф расстался со своими дочерьми и как этот добродетельный человек расстался с мистером Пинчем. Но все это было ничто по сравнению с негодующими восклицаниями Мартина, когда она рассказала о том, что стало предметом пересудов во всем околотке: как мистер Пексниф совершенно завладел душой и телом старого мистера Чезлвита и какую высокую честь он предназначал для Мэри. При этом сообщении туфли мгновенно слетели с ног Мартина, и он принялся натягивать мокрые сапоги, охваченный тем неясным стремлением куда-то немедленно бежать и что-то с кем-то сделать, которое является первым предохранительным клапаном у вспыльчивых людей.

— Пексниф! — сказал Мартин. — Этот медоточивый негодяй! Пексниф! Дайте мне второй сапог, Марк!

— Куда это вы собрались, сэр? — осведомился мистер Тэпли, просушивая подошву перед огнем и глядя на нее так невозмутимо, как будто это был ломтик жареного хлеба.

— Куда! — повторил Мартин. — Уж не думаете ли вы, что я останусь тут сидеть? Как по-вашему?

Невозмутимый Марк сознался, что именно так и думает.

— Ах, вот как! — сердито возразил Мартин. — Очень вам обязан. За кого вы меня принимаете?

— Я принимаю вас за того, кто вы есть, сэр, — ответил Марк, — и потому совершенно уверен, что все, что бы вы ни сделали, будет разумно и правильно. Ваш сапог, сэр.

Мартин бросил на него нетерпеливый взгляд и несколько раз прошелся взад и вперед по кухне, ковыляя в одном сапоге и одном носке. Но, памятуя о решении, принятом в Эдеме, — он одержал над собой не одну победу, когда дело касалось Марка, — Мартин и на этот раз решил смириться. Он снял сапог, подобрал туфли, надел их и уселся снова; однако никак не мог удержаться, чтобы не засунуть руки как можно глубже в карманы и не бормотать время от времени: „И Пексниф туда же! Этот мерзавец! Честное слово! Действительно! Еще чего!“ — и так далее; не мог он также не грозить кулаком камину с самым мрачным выражением лица. Но это продолжалось недолго, и он выслушал миссис Льюпин до конца если не спокойно, то во всяком случае молча.

— Что касается мистера Пекснифа, — заметила хозяйка в заключение, расправляя обеими руками складки на платье и усиленно качая головой, — то я даже не знаю, что сказать. Должно быть, его кто-нибудь сглазил или чем-нибудь его испортили. Не могу поверить, чтобы джентльмен, который так благородно выражается, вдруг взял да и сделал что-нибудь дурное!

Благородно выражается! Сколько есть на свете людей, которые будут стоять за своих Пекснифов до конца по этой одной причине; и отвернутся от порядочного человека, стоит Пекснифам взглянуть на него косо!

— Что касается мистера Пинча, — продолжала хозяйка, — то, если есть на свете милый, добрый, приятный, достойный человек, — его фамилия Пинч, и никакая другая. Но почем мы знаем, может быть старый мистер Чезлвит поссорил его с мистером Пекснифом? Никто, кроме них самих, не может этого сказать, потому что мистер Пинч человек гордый, — не смотрите, что он такой тихий; когда он от нас уезжал — и очень жалел, что уезжает, — он никому не сказал ни слова, даже мне ничего не стал рассказывать.

— Бедняга Том! — сказал Мартин голосом, в котором слышалось раскаяние.

— Утешительно знать, — продолжала хозяйка, — что с ним живет теперь сестра и что дела его идут хорошо. Как раз вчера он вернул мне по почте небольшую… — тут краска выступила у нее на щеках, — пустячную сумму, которую я взяла на себя смелость предложить ему, когда он уезжал; очень благодарит и пишет, что у него хорошая служба и эти деньги ему не понадобились. И билет тот самый: он даже его не разменял. Вот уж никогда не думала, что буду так огорчена, когда мне вернут мои деньги, а ведь я и в самом деле очень огорчилась.

— От души сказано и очень искренне, — заметил Мартин. — Правда, Марк?

— Как и все, что она говорит, — возразил мистер Тэпли, — без этих качеств „Дракон“ так же не мог бы обойтись, как без патента. А теперь, когда мы успокоились и отдохнули, вернемся все к тому же вопросу, сэр: как нам быть? Если гордость вам не мешает пойти на то, о чем мы говорили по дороге, вам следовало бы поступить именно так, раз вы не сумели поладить с вашим дедушкой (а вы не сумели, извините меня за смелость); подите, сэр, и так ему и скажите, обратитесь к его чувствам. Уступите ему, сэр. Он гораздо старше вас; и если он действовал необдуманно, то ведь и вы тоже действовали необдуманно. Уступите, сэр, уступите ему.