Анафем - Нил Стивенсон

Смех за столом.

— Великолепно! — повернулся ко мне Арсибальт.

— Она тайная халикаарнийка, — сказал я.

— Верно!

Фраа Лодогир тоже это осознал и попытался возразить:

— Я отвечу, что вы не можете этого знать, пока не вступите в общение с жукоглазым чудищем или его потомками…

И он повторил то, что говорил раньше. Я схватил салат и бросился в мессалон, надеясь заткнуть своему препту рот. Суура Мойра явно не соглашалась с его возражениями, а у Игнеты Фораль во взгляде появился некоторый холодок.

Тем временем Арсибальтов препт, сидевший рядом с фраа Джадом, нагнулся к тысячелетнику и что-то зашептал. В начале обеда он показался мне смутно знакомым. Только когда Арсибальт назвал имя, я вспомнил, где видел его раньше: в алтаре концента светителя Эдхара, откуда он посмотрел вверх прямо на меня. Это был фраа Пафлагон.

Фраа Джад кивнул. Пафлагон откашлялся и, когда фраа Лодогир начал закругляться, произнёс:

— Возможно, пока мы доказываем, что каждое слово, написанное светителем Процем, безусловно верно, у нас найдётся время и для теорики!

Наступила короткая пауза — даже фраа Лодогир не отважился открыть рот.

Пафлагон продолжал:

— Есть ещё одна причина для мессала о Множественности миров: причина, возможно, не менее увлекательная, чем замечания фраа Лодогира о синтаксисе. Чисто теорическая. Она состоит в том, что Геометры сделаны из иного вещества, нежели мы. Из вещества, не родного для нашего космоса. И более того, мы только что получили результаты из лабораториума касательно четырёх сосудов с жидкостью — предположительно кровью, — доставленных капсулой. Вещество всех образцов — разное, то есть каждое так же отличается от трёх других, как от материи, из которой сделаны мы.

— Фраа Пафлагон, — сказала Игнета Фораль, — я узнала об этом только по пути сюда и всё ещё пытаюсь переварить. Пожалуйста, объясните подробнее, что вы имеете в виду, говоря о разном веществе?

— Ядра совершенно несовместимы, — сказал Пафлагон; потом, видя лица собравшихся, откинулся на стуле, улыбнулся и выставил перед собой ладони, словно говоря: «Вообразите ядро». — Ядра возникают внутри звёзд. Когда звезда умирает, она взрывается, и ядра разлетаются, как зола от потухшего костра. Ядра заряжены положительно, так что когда температура снижается, они притягивают электроны и становятся атомами. При дальнейшем остывании электроны получают возможность взаимодействовать. Возникают комплексы, называемые молекулами, из которых состоит всё. Однако сотворение мира начинается в недрах звёзд, где ядра возникают по неким правилам, действующим при сверхвысоких температурах и давлениях. Химия того, из чего сделаны мы, косвенно отражает эти правила. Пока мы не научились получать новоматерию, каждое ядро в нашем космосе было создано по естественным правилам. Однако ядра атомов, из которых состоят Геометры, созданы по четырём другим, довольно сходным, но полностью несовместимым наборам правил.

— То есть, — сказала суура Асквина, — они умеют получать новоматерию…

— Либо прибыли из других космосов, — закончил фраа Пафлагон, — что делает мессал о Множественности миров вполне актуальным в моих глазах.

— Это нелепость… фантазия! — вмешался пронзительный голос с непривычным акцентом. Ни у кого из тех, чьи лица мы видели, губы не шевелились, поэтому методом исключения все повернулись к закутанной фигуре. На доске в кухне было написано просто «Ж’вэрн», без «фраа» или «суура», указывающих на пол. Ж’вэрн повернулся (по голосу я заключил, что он всё-таки мужчина) на стуле и поднял руку. Колонна чёрной ткани (его сервент или сервента) наклонилась, выпустила псевдоподию и забрала тарелку — к явному облегчению соседей справа и слева. — Мне трудно поверить, что мы обсуждаем столь немыслимую возможность — будто есть иные вселенные и Геометры происходят из них!

Этими словами Ж’вэрн выразил мнение всех сидящих за столом.

Кроме фраа Джада.

— Слова подводят. Вселенная одна, по определению «вселенной». Это не космос, который мы видим глазами и в телескопы — он лишь одно повествование, ниточка, вьющаяся через Гемново пространство, в котором помимо нашего повествования есть множество других. Каждое представляется находящемуся в нём разуму единственным. Геометры были в других повествованиях, пока не прибыли сюда и не оказались частью нашего.

Взорвав свою бомбу, фраа Джад встал и вышел в туалет.

— О чём, скажите на милость, мы говорим? — вопросил фраа Лодогир. — Никак о литературе?

Однако в его голосе не было издёвки, только зачарованный интерес.

— Тогда, возможно, наш мессал и впрямь превратился в то, чем считают его наши враги, — с вызовом произнесла Игнета Фораль и повернулась к тому, о ком писала работу годы назад, в унарском матике.

Пафлагон был на восьмом десятке и выглядел скорее внушительно, чем благообразно. Он смотрел в стол и, судя по иронической усмешке, добродушно смирялся с тем, что ему придётся стать переводчиком фраа Джада.

— Фраа Джад, — сказал он, — говорит о Гемновом пространстве. Наверное, удачно, что он сразу к нему перешёл. Гемново, или конфигурационное пространство — это то, как почти все теоры думают о мире. В эпоху Праксиса стало очевидно, что теорикой в этом пространстве заниматься легче, чем в трёхмерном Адрахонесовом, поэтому мы собрали пожитки и переместились туда. Когда вы говорите о параллельных вселенных, ваши слова звучат для фраа Джада так же дико, как его — для вас.

— Может быть, раз Гемново пространство настолько важно, вы немного о нём расскажете? — попросила Игнета Фораль.

Пафлагон снова улыбнулся и вздохнул.

— Госпожа секретарь, я пытаюсь придумать, как коротко изложить основное, не превращая наш мессал в годичную теорическую сувину.

И он отважно начал излагать азы Гемнова пространства, обращаясь к сууре Мойре всякий раз, как не находил способа объяснить какую-нибудь мудрёную концепцию. Почти каждый раз ей удавалось вытащить его из тупика. Она уже выказала себя приятной собеседницей, а огромный запас знаний, который она как лорит держала в голове, позволял ей легко растолковывать сложные понятия — она всегда могла вспомнить удачную аналогию или понятные доводы, изложенные кем-нибудь в более или менее далёком прошлом.

Кто-то меня дёрнул, и, войдя в кухню, я увидел конец своей верёвки в руках у Эммана Белдо. Ж’вэрнов сервент (я решил пока для простоты думать о нём в мужском роде) помешивал загадочную кастрюлю, и мы с Эмманом, не сговариваясь, отошли подальше, к открытой двери в сад.