Собрание сочинений в десяти томах. Том 10 - Юзеф Игнаций Крашевский

неожиданно очутился. Его сыновья, Карл и Ксаверий, не отходили от него, Брюль тоже постоянно присутствовал. Первый из сыновей имел вспыльчивый характер, второй был спокойнее, хотя в нем тоже текла рыцарская кровь. Оба они были любимцами короля и королевы. Август III видел в Карле темперамент своего отца; Жозефина больше любила Ксаверия, который был робок и послушен. И князья, и отец их были сильно огорчены унижением и позором, постигшими их; Брюль продолжал их уверять, что это долго не продлится и что это несчастье служит только преддверием к их торжеству.

Король, лишенный обычных развлечений, очень скучал: об опере, балете, стрельбе, охоте и т. п. здесь уж нельзя было и думать.

Кроме писем, которые ему подносили для подписи, он почти не знал, что делается вокруг него. Министр представлял ему все в розовом свете.

Двенадцатого сентября, после обеда, король сидел в своем временном жилище у камина, в халате и с трубкой в руках.

Там же сидел один из его шутов (другой по болезни остался в Дрездене) и поддерживал огонь в камине. Через двери, наполовину прикрытые тяжелой портьерой, видно было несколько человек военных и придворных, собравшихся в соседней комнате. Вокруг дома, окруженного стражей, была полнейшая тишина. Оба королевича уехали вместе с Рутовским в лагерь.

К нему вошел министр; он был бледен и тщетно старался скрыть испытываемые им чувства. Он только что получил от Глобича подробные сведения относительно занятия Дрездена, взлома архива и ограбления его. На лице Брюля, не привыкшего к сильным ощущениям, видно было, что он пережил страшную бурю. Впалые глаза, сжатые губы, нахмуренный лоб не повиновались ему; напротив, все это обнаруживало его гнев и озабоченность.

Переступая порог комнаты короля, Брюль тер свой лоб, точно хотел согнать с него следы печали. Король повернул к нему голову: министр, кланяясь, употреблял все усилия, чтобы улыбнуться.

— Брюль, — отозвался Август III, как будто выходя из задумчивости, — скажи ты мне, долго ли все это будет продолжаться?

— Ваше величество, — ответил министр, подумав, — точно определить срок этого кризиса невозможно. Мы переживаем теперь момент наступления переворота во всей Европе и возвращения Саксонии прежней силы, блеска и величия. В подобных случаях нельзя обойтись без жертв.

— Да, да, — подтвердил король, — это верно; но этот Фридрих, который себе так много позволяет…

— Причиной этому — отчаяние, — отозвался министр, — и это последние судороги его бессилия.

— Да, ты отлично выразился, — сказал король; — ты замечал, как дикий кабан, когда его уже смертельно ранят, мечется и лязгает зубами, несмотря на то, что в его бок воткнут длинный нож; но это его не спасает.

— Так и Фридриха не спасет его дерзость. Королева постарается провозгласить его самозванцем, вся Германия пойдет против него, не говоря уже о Франции, России, Австрии, Швеции и о нас. Как же он сумеет защититься?

— Все это верно, Брюль, — сказал король, — но зачем же я должен сидеть в Пирне? Ведь ты видишь, как здесь гадко скучно. Я не привык к подобной трущобе.

— О, ваше величество, никто этого не чувствует так, как я! — воскликнул министр. — Я ваш верный слуга, который готов пролить до последней капли свою кровь, лишь бы оградить своего добрейшего короля от малейшей неприятности!.. Но что делать! Бывают такие случаи…

— Послушай, но ведь в том лесу, на другом берегу, есть дикие кабаны, честное слово есть!.. Что если б там поохотиться?

Брюль призадумался.

— Постараемся устроить охоту.

— Ну, а что из Дрездена?.. Были какие-нибудь известия? Привезли мне мои охотничьи принадлежности?..

Министр вздохнул и опустил голову.

— Ваше величество!.. Кажется, пруссаки заняли, временно, Дрезден.

При этих словах Август III выронил из рук трубку, которую паж сейчас же прибежал поднять, и крикнул:

— Как! Он осмелился…

— Да, и всему этому причиной — его отчаяние, ваше величество.

— Но я боюсь, чтоб он не конфисковал моих картин. В отчаянии, он и на это способен.

— Насчет картин я спокоен; но скверно то, что мы не успели вывезти архив, — прошептал Брюль.

Король махнул рукой.

Казалось, это его меньше беспокоило, чем картины.

— Большое счастье, — сказал король, — что я прихватил сюда Магдалину Корреджо. Ведь она здесь?

— Да, ваше величество, она отлично упакована. Гейнеке велел сделать для нее ящик.

Август сильно задумался и затем тихо прибавил:

— Фридрих ужасно не любит тебя; и если он уже вступил в Дрезден, то он сделает тебе больше вреда, чем мне. Бедный Брюль!

Министр вздохнул.

— Ваше величество, от моего дворца остались уже только одни развалины.

Король всплеснул руками.

— Варвар! — крикнул он. — Для него нет ничего святого! Он безбожник! О, какое счастие, что я взял с собою Магдалину Корреджио: теперь он не посмеет посягнуть на это величайшее из произведений искусства! Ты говоришь, что твой дворец разрушили? А галерею?

— Боша откупился, дав ему за нее 10.000 талеров.

— Ну, я тебе возвращу это, Брюль, — сказал король со вздохом, — я знаю, что ты пострадал за меня. Только бы мне удалось уничтожить его…

На глаза короля навернулись слезы; он медленно опустился в кресло, подперся рукой и с грустью сказал:

— Ты прав, после этого неудобно охотиться на кабанов, до тех пор, пока мы не избавимся от пруссаков.

Настала минута молчания.

— Так, пожалуй, в этой глупой Пирне мы будем всего лишены? — прибавил король.

— Ваше величество, — отозвался министр, — по моему мнению, здоровье и спокойствие вашего величества важнее всего. Страна оправится после несчастий, если только наш король будет здоров телом и душой. Вскоре в Варшаве сейм, и если б даже пруссаки не вступили в Саксонию, мы все-таки принуждены присутствовать на нем.

— Да, да, — подтвердил король, — мы там должны охотиться на медведей и на лосей.

— Да отчего бы нам сейчас же не отправиться туда?.. Кризис этот, — объяснял Брюль, — не может долго продолжаться и лично вашему величеству нет надобности здесь находиться. Мы могли бы отправиться в Варшаву и там выждать окончательной развязки.

— Каким образом? — спросил король. — И где же я теперь достану сто тридцать перекладных лошадей?

— Мне кажется, что король Фридрих оставит свободной дорогу для проезда через Врацлав. Он не осмелится задержать польского короля…

— Ты прав, — прервал его Август, — но, однако, гм. Если б австрийцы поспешили прийти к нам на помощь, то мы к ним присоединили бы наших 30.000 солдат и тогда скоро прижали бы этого шарлатана и