Соседи (СИ) - Drugogomira

— Минуту…

15:12 Кому: Юлёк: Мне пора! Целую!

Передумала ли она? Никогда! Вот только свой щенячий восторг Егору показывать, наверное, сейчас не стоит: сначала обещанное надо с него стрясти.

— Нет, — запихнув завибрировавший телефон в карман, Уля лукаво улыбнулась. — Но сначала рентген, да?

Усмешка с родного лица схлынула в один момент: мысль о том, чтобы тратить драгоценное время на рентген, его определенно не вдохновляла. Ещё секунда, и она обнаружила себя с Егором нос к носу: уперев ладони в спинку дивана, он поймал её в ловушку и теперь над ней нависал. В синих океанах в медовую крапинку читалось: «Я тебе уже говорил, что ты зануда?». Или еще вариант: «Доколе?!». Вот уже и губы разомкнулись, но Уля его опередила:

— Про зануду я и без тебя знаю, — явственно ощущая вкус одержанной победы, хмыкнула она. — Ты сейчас Америку мне не откроешь.

«Читай по глазам: я скала»

Мозолистая подушечка указательного пальца коснулась кончика носа.

— Угу. Вижу, шансов соскочить у меня ноль.

— Никаких, — в подтверждение сказанного Уля состроила трагическую физиономию, картинно поджала губы и пару раз сокрушённо покачала головой. Однако же, удержать на лице фальшивое выражение не смогла и пары секунд: улыбка от уха до уха упрямо возвращалась на место.

А ещё – ещё он снова её провоцировал: глаза горели, вихры топорщились во все стороны, приглашая запустить в них пальцы и слегка пригладить, а проникающий в ноздри запах кожи, явственно ощущаемый с такого мизерного расстояния, постепенно начал затуманивать мозги.

— Хорошо, твоя взяла. Тебе нравятся поезда, Ульяна? — продолжая пристально всматриваться прямо в нутро, неожиданно перевел тему Егор.

— Очень…

— Прекрасно.

— Какой план? — просипела она, как загипнотизированная вглядываясь в чёрные дыры зрачков.

— Я беру вещи и иду в травмпункт. Ты идёшь собираться. Встречаемся внизу. Можем где-то пообедать, а то тебя вот-вот ветром унесёт, я на такой расклад не согласен. Едем или на такси, или на поезде – выбор за тобой. Часам к семи будем на месте, — горящий взгляд упал на приоткрывшиеся губы. — Вот такой. План.

— Огонь…

— Если ты сейчас не прекратишь, он провалится, Ульяна… — вновь возвращаясь к глазам, с легкой хрипотцой в голосе уведомил её Егор.

«Я?!»

Он взял выразительную паузу. Ни одна мышца на его лице не дрогнула, однако танец маленького, относительно безобидного чертенка в глазах к этому моменту превратился в бешеную пляску тысячи чертей.

— Уже на полпути к провалу… — прошептал Егор. Пять сантиметров между ними превратились в два. — Уже почти провалился… Мы рискуем… Сильно.

С невероятным трудом вытряхнув себя из состояния оцепенения, Ульяна малость отстранилась.

— Тогда… Я пошла?

— Нет.

Уля вообще перестала соображать, где конкретно находится и что именно происходит: сердечко трепыхалось, как у зайчонка, голову заполонили помехи, а пульс пробивал внутренний потолок. Он её обездвижил: шевелиться под пронзающим, жадным взглядом по-прежнему было затруднительно, сложенные в тончайшую полуулыбку сухие губы звали на всё забить. Казалось, тронь он её пальцем, она разлетится вдребезги, и план действительно полетит в тартарары. Причем в глазах напротив ей грезились приблизительно те же мысли и состояния. Одно неверное движение, одно неосторожное мимолётное касание, еще полсантиметра – и… Мышцы заныли, вспоминая вечер, ночь, утро; мгновение – и ошпарило лавой, всё её существо взмолилось о разрядке. Ей никогда не будет достаточно.

Щеку окатило тёплым влажным дыханием. Тяжело выдохнув, Егор резко распрямился, отпрянул на безопасное расстояние и уже оттуда молчаливо транслировал: «От греха подальше…».

— Погоди. Вместе выйдем, пять минут.

***

Расфокусированный невидящий взгляд вперился в экран телефона. Там, за стеной, звучал беззаботный смех – её дочери. А час или два назад – по возвращении домой Надежда потерялась в ощущении времени и пространства – там, за стеной, звучали приглушенные стоны. Её дочери, надо полагать.

Она сто лет не слышала звонкого, задорного, заливистого Улиного смеха – наверное, с момента ухода Володи. А стонов… что тут говорить?.. Нет, никогда, и это было… Ужасно. Как ледяной глыбой с высоты по темечку, как из пекла в прорубь, как остановка сердца, дыхания и смерть мозга. Её парализовало, в густом молочном киселе увязли мысли, и ни одна мало-мальски трезвая до сих пор не всплыла на свет. А в ушах по-прежнему стояли они – смех и стоны.

Это она во всём виновата, она одна. Это она допустила. Она упрямо закрывала глаза на сближение детей. Она игнорировала встревоженный шепот интуиции, она не уследила, не предотвратила. Отвлёкшись на отношения с Витей, не смогла или не захотела разглядеть очевидное, неотвратимой кары побоялась. Испугавшись, что потеряет дочь, струсила вмешиваться. И неизбежное случилось. Не могло не случиться, она же предчувствовала! Знала!

И позволила.

На что вообще всё это время она уповала? На то, что Егор не разглядит в Ульяне девушку? Разглядел. На то, что у её кровинушки хватит извилин трезво оценить риски, а у него – совести не тащить её в постель? Не хватило – ни той ни другому. На то, что если не мать, так Бог убережет?

Не уберёг.

Куда она смотрела? Чем думала? Зачем уехала и оставила Улю одну? И главное: теперь-то что делать?

Если бы не переливчатый смех этот, Надежда, очнувшись после часовой комы, соседнюю дверь, наверное, выломала бы. Двадцать четыре года, а мозгов, как у курицы! Двадцать четыре года, а по-прежнему глупа, наивна и в своей привязанности слепа на оба глаза. Неужели не понимает, дурочка, что рыдать из-за него будет? Что неизбежное неизбежно! Не сегодня, так, значит, завтра. Неужели всё забыла? Или думает, что к ней он отнесётся иначе?

Как Ульяна меньше недели назад немым приведением по квартире плавала с глазами на мокром месте, Надя очень хорошо помнит. Лапшу на уши о связанном с переработками нервном срыве прекрасно помнит. Как помнит и недавнее столкновение с этим охламоном и очередной его фифой в подъезде, и дочь свою на лавке в очках на пол-лица в пасмурный день. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы увязать Улино плачевное состояние с вопиющим поведением Егора. Не нужно быть гением, чтобы очевидное узреть, однако Надя так хотела заблуждаться, что позволила лапше остаться на ушах.

А теперь что? Что? Что ей делать? Попробовать разлепить своей дочери веки или всё-таки дать набить собственные шишки на граблях жизни? Раз уж она так настойчиво этих граблей ищет?

За стенкой наступила тишина, но Наде всё еще слышался беспечный, безудержный смех, что не оглашал стен этой квартиры многие и многие годы. Он раздавался прямо в ушах, проникал в пространство, резонировал, отражался от мебели и стен и терзал сознание. Смех разрывал больное сердце и сковывал цепями по рукам и ногам.

Голова отказывалась давать ответы и принимать решения, шум в ней нарастал вместе с внутренним давлением, а душа металась: в ней желание предотвратить грядущую катастрофу боролось с пониманием, что дочь её счастлива. Это очевидно, ведь и сама Надежда пребывала в подобном состоянии. Нет, Витя – это совсем другое. Витя во всех смыслах положительный мужчина: умный, галантный, внимательный и обходительный, с безупречной репутацией и без дурных привычек. Витя из кожи вон лез, чтобы заслужить её, Нади, доверие. А Егор, да простит её Валя, – это же горе луковое, а не парень. Так ладно бы просто безобидное горе луковое – нет! Прожигающий жизнь шалопай и ловелас, и если чего от него ждать, то лишь беды.

Что делать?

Из транса Надежду вывел звук поворота ключа в замке. И вместе с ним сквозь заполонившие разбухший череп помехи пробилась мутная мысль: слишком поздно вмешиваться, всё уже случилось. О том, как предотвратить страшное, думать нужно было раньше, а теперь остается лишь одно – ждать и готовиться. Завтра, край через неделю, Ульяна осознает, что не нужна ему, жестокая правда ей откроется и квартиру затопит соленой водой. Случится это совсем скоро. Тем и лучше, тем легче переживёт: не успеет влюбиться до беспамятства, не успеет себя потерять, а в душе не успеет пышным цветом расцвести надежда.