Цикада и сверчок (сборник) - Ясунари Кавабата

Наодзи ответствовал так:

– Мне кажется странной сама идея тащиться на задворки Никко в такие холода, когда даже водопады замерзают. Те влюбленные, которые кончают свою жизнь, стремятся найти себе место поживописнее и сезон более подходящий. Никто не путешествует умирать к этому водопаду зимой.

– Это, может, и так, но…

– А в истории среднего брата тоже много чего странного. Разве может настоящий сумасшедший уговорить служанку уйти вместе с ним?

– А что тут такого? Может, это служанка подговорила его.

– Вот я и говорю – они заранее сговорились о его сумасшествии.

– В общем, я скажу тебе так. Если заранее исходишь из предположения, что братья твои – симулянты, ничего стоящего не получится. Вот если бы ты сказал, что существует возможность того, что они все разыграли, тогда, может быть, еще ничего бы вышло, – сказал я. Потом добавил: – Уж если ты решил про все это написать, тебе понадобится целая жизнь, чтобы понять – притворялись они или нет. А иначе выйдет ерунда.

Нельзя сказать, что в романе Наодзи совсем не сочувствовал братьям. Он давал понять, что, прибегая к мошенничеству и выбирая себе в жены женщин не своего круга, они выражали протест против средневековых порядков в помещичьей среде; писал он и о том, что патриархальная семья прежнего образца должна быть разрушена. Но потом его герои теряют свой запал. И получалось, что они проявили мужество только один-единственный раз.

Я почти не общался с братьями Наодзи, не знал, что они за люди, зачем живут, и потому не имел никакой возможности убедиться в том, действительно ли они приутихли.

Наодзи не нравились жены братьев, он презирал их за неродовитость и необразованность. Он нигде не писал об этом в открытую, но это было видно из того, как по-разному он описывал их и свою собственную возлюбленную. Кроме того, отец этого старого рода вызывал у него откровенное уважение, и Наодзи был совершенно согласен с ним, когда тот говорил о своих сыновьях как о выродках.

Ладно, про описание братьев еще хоть что-то можно сказать, но вот история его собственной любви, которая и составляла основное содержание романа, выглядела поистине банальной. Это потому, что его собственные чувства были такими заурядными. Он писал о своих бесконечных свиданиях, происходивших в Токио. Вот они гуляют по Гинзе, вот они смотрят кино… Вообще-то, писать про такие вещи – труднее всего.

Ввиду тех осложнений, которые возникли при женитьбе братьев, самому Наодзи была предоставлена полная свобода действий: ни отец, ни братья не сказали ни слова против, все прошло гладко. И женился он на девушке, которую описывал в романе. Правда, при сравнении с братьями семейную жизнь Наодзи иначе как неудачной назвать было нельзя. Между супругами все время возникали какие-то скандалы. Хотя, может, это и есть нормальная супружеская жизнь…

Роман Наодзи оказался данью временному увлечению. После университета он поступил служить в одну фирму, перешел в другую, потом в третью, но никаких успехов не добился.

Жена Наодзи имела странную привычку уходить к родителям после каждой размолвки. Она оставалась верной этому обыкновению и после рождения второго ребенка, и после того, как старший уже пошел в школу. Она оставляла детей на попечение мужа, а сама отправлялась к родителям. Поговаривали они и о разводе, хотя и не вполне всерьез.

После очередного побега жены Наодзи открыл платяной шкаф и обнаружил, что там не хватает некоторых нарядов. Он уже примечал, что тот узелок, с которым она отправляется к родителям, при возвращении становился худее. Поэтому он и решил проверить содержимое шкафа. Он подумал, что самые хорошие платья жена, наверное, отдает младшей сестре, но все равно настроение у него испортилось.

Когда жена возвратилась, он тут же осведомился об исчезнувшей одежде. Она ответила, что не может же она жить в родительском доме и не иметь ничего на смену. Наодзи страшно разозлился. Они снова разругались. Жена снова ушла к родителям.

Теперь Наодзи был по-настоящему взбешен и пришел ко мне за советом. Я велел ему поговорить с братьями.

– Именно это я и собираюсь сделать! – яростно воскликнул он.

Через несколько дней он снова пришел ко мне. Вид у него был весьма кислый.

– Съездил в деревню, оставил там детей.

– Что сказали братья?

– Их мнение я знал заранее. Меня удивило другое. Со старшим братом мы поговорили много о чем. И вот он позвал свою жену, велел ей снять с него носки. Пальцы у него до сих пор в язвах. Это он тогда у водопада так обморозился. Когда умирать собрался.

– Неужели?!

– И он абсолютно уверен, что ему удалось избавиться от своих болячек только благодаря тому, что жена ухаживала за ним с утра до ночи.

– Выходит, что дело обстояло совсем по-другому, чем в твоем романе?

– Получается, что так. Но если старший брат утешил меня, то средний – обескуражил. Послушал он меня, послушал, а потом вдруг и говорит: «Что ты расстраиваешься? Моя первая жена у меня на глазах трахалась». Я прямо обомлел. Но больше он мне ничего не сказал.

Признаться, я тоже удивился. Наодзи же между тем продолжал свои рассуждения. У него не было уверенности в том, правду ли говорил ему средний брат. Может, он сошел с ума от того, что она прелюбодействовала? А может, наоборот: с головой у него было не вполне в порядке, и все это ему привиделось? И эта его фантазия – что-то вроде временного помешательства – до сих пор преследует его? А может, он все это просто придумал, чтобы утешить Наодзи?

Слова среднего брата напугали Наодзи, и больше он к этому разговору не возвращался. Вместо этого он решил разузнать, как обстояли дела, через старшего брата. О первой жене он спрашивать постеснялся. Наодзи хотел сначала понять про вторую жену, а уже потом попытаться уяснить себе историю с этими оргиями.

Со слов старшего брата выходило, что прислуга не состояла со средним братом в предосудительных отношениях. Когда он попал в психушку, она ухаживала за ним. После того, как с головой у него стало получше, она согласилась выйти за него замуж.

[1950]

Осенний дождь

Где-то в глубине сердца храню я видение лесного пожара на горе, объятой пламенем осенних листьев.

Собственно говоря, я находился в это время не на горе, а в ущелье. Оно было глубоким, горы отвесно вздымались сразу над берегами реки. Небо