Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У-у! Ненавижу! – вслух проговорила девушка и погрозила кулаком старой немецкой твари. – Вся ты фальшивая и гадкая, а «баронесса» – добрая… Конечно, ей трудно перебиваться с тремя ребятишками, а ведь она никого не просит помогать ей. Да еще кто бы и говорил, а не эта старая немецкая кляча – у самой трое живых детей да скольких перехоронила.
День быстро клонился к вечеру. Мелькали какие-то маленькие станции и полустанки, но Татьяна Ивановна даже не интересовалась прочитывать их названия: ее станция будет ровно в десять часов вечера, а остальное для нее не существовало. Добыв записную книжку, она несколько раз перечитывала тщательно записанный адрес: деревня Моркотина, крестьянка Агафья Ефимова, № 3507. Положим, она знала этот адрес наизусть, но нападало сомнение: а вдруг она его позабудет или потеряет?
На одной из больших станций девушка вышла напиться чаю. Ее решительно не интересовало, какая публика едет в одном поезде. Какое ей дело до них? За столом против нее поместился толстый господин с длинными усами и все время не сводил с нее своих выпуклых темных глаз. Вот нахал… Потом ей пришла в голову мысль, что, вероятно, в ней есть что-нибудь такое, почему он так бесцеремонно уставился на нее. Она вдруг смутилась, даже слегка покраснела и, не допив стакана, ушла к себе в вагон. Этот толстяк испортил ей все настроение.
«Неужели на мне написано, кто я такая? – в ужасе подумала она, забиваясь в свое купе. – Отчего он не смотрит такими глазами на других женщин?.. Если бы я была мужчиной, то дала бы ему в морду».
Татьяна Ивановна даже всплакнула, глупо и по-детски, потому что эти неприятные мысли так не гармонировали с ее светлым настроением. Да, ей хотелось уехать совсем, в неизвестную даль, уехать от самой себя. Со слезами она и заснула, прикурнув на деревянной лавочке. И сон был гадкий: по сторонам поезда бежали белобрысый пшют и толстый господин с усами, что-то кричали и указывали на ее окно. Вся публика собралась у окон.
– Вот она, Татьяна Ивановна!.. Ах, Татьяна Ивановна, милашка!..
– Сударыня, станция! – разбудил ее кондуктор.
Это была небольшая станция, на которой поезд стоял всего пять минут. На платформе было темно, и девушка с трудом тащила свой узел. Какой-то молодой человек в охотничьей куртке окликнул ее.
– Сударыня, вам лошадей-с? Пожалуйте на постоялый… Эй, Иван, помоги барышне!
– Здесь! – ответил из темнота хриплый голос.
Показался мужик в полушубке и взял узел. Татьяна Ивановна не могла рассмотреть, что делается кругом. Где-то в стороне мелькали какие-то жалкие огоньки и что-то такое чернело: лес не лес, строение не строение, Мужик пошел быстро вперед, свернул с платформы и точно потонул в темноте.
– Эй, ты, дядя, где ты?
– А здесь… Держи правее, забирай все вправо.
До постоялого двора было рукой подать; обошли какой-то сарай, прошли мимо каких-то лошадей и очутились прямо на темной лестнице большого деревянного двухэтажного дома.
– Эй, Митрей Митрич, где ты запропастился? – кричал мужик, топая по лестнице ногами. – Я тебе вот какую барыню предоставил, старичку…
Наверху показался огонь, и гостью встретил благообразный бритый старичок, одетый в длиннополый сюртук. У Татьяны Ивановны отлегло на сердце, когда она увидела светлую высокую комнату, очень чисто прибранную, даже с венскою мебелью и кисейными занавесками на окнах. В одном углу теплилась лампадка.
– Пожалуйте, сударыня, на чаек.
– Прикажете самоварчик, сударыня?
– Да, я переночую у вас… У вас клопов нет?
– Ни Боже мой… Даже и название забыли, что есть такое – клоп. Не сумлевайтесь… А утречком лошадок прикажете?
– Да.
– Вам куда-с?
– Завтра скажу.
Старичок пожевал губами и засеменил куда-то за занавеску.
Девушка сняла с себя шляпу, калоши и пальто. У нее немножко болела голова. По привычке она подошла к зеркалу, но на нее из неровного стекла посмотрело такое уродливое лицо, что она сейчас же отошла. Послышались опять шмыгавшие шаги старика.
– Может быть, закусить прикажете? Только, знаете, у нас все постное, на крестьянскую руку… Пожалуй, и не понравится вам.
– Нет, я хочу только чаю.
– Слушаю-с. А лошадок к которому часу прикажете?
– Я скажу утром.
– Оно бы лучше с вечера.
– Хорошо. Ну, в девять. Тут есть деревня Моркотина, так туда и обратно.
– Моркотина? Так-с… Это совсем в сторону, сударыня, значит, не по тракту… Уж не знаю, что вам и сказать. Ах, батюшки, да ведь Моркотиных-то ведь две: Моркотина-Верх, Моркотина-Низы. Так вам в которую?
– Как две? Впрочем, это все равно. Ведь они недалеко одна от другой?
– Известно, деревни… Уж не знаю, как насчет лошадок. Пожалуй, ямщики-то не повезут…
Одним словом, началось то деревенское вымогательство, которое заканчивается тройною ценой.
За самоваром Татьяна Ивановна просидела часа два. Ее охватило сознание такого одиночества, как еще никогда. Где-то тихо постукивает маятник, где-то лает сонная собака, где-то резко взвизгивает свисток. Потом девушке сделалось безотчетно страшно. Да, страшно жить, страшно за свою молодость, страшно за то хорошее, что она везла с собой в эту деревенскую глушь, страшно за неизвестное будущее. Какие все нехорошие, кончая вот этим благочестивым станционным старцем, ободравшим ее как липку. И все такие же… Бессовестные, гадкие, отвратительные!.. Почему-то ей вспомнилась давешняя чета с тремя детьми. Может быть, они уже теперь дома, в своем гнезде, уложили детей спать, а сами тоже сидят за самоваром. Тепло, хорошо, любовно. Почему одни родятся на свет счастливыми, а другие несчастными?
С последней мыслью Татьяна Ивановна и заснула на том самом диванчике, где сидела, – заснула не раздеваясь. Утром ее разбудил благочестиво-бритый старец и заявил, что лошади поданы.
– Только извините, сударыня, до Моркотиной-то не восемнадцать верст, а целых двадцать восемь. Ребята знают… Вчера-то я ошибся, значит.
– Вы меня считаете, кажется, совсем дурой?
– Помилуйте, зачем же-с?.. Вот поедете, сами увидите-с…
За пару лошадей старец содрал пятнадцать рублей, т. е. ровно вчетверо, и еще пожалел, что не умел взять прямо четвертной билет. Куда ей деться, барыне-то?
Утро было светлое и теплое, так что Татьяна Ивановна поехала в шляпе. Ямщик оказался вчерашний Иван, которому сегодня было, видимо, с похмелья. Он встряхивал своей лохматой головой, ерзал плечами, вздыхал и наконец проговорил:
– Попортила ты меня вечор, барыня…
