Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг. - Виктор Петелин

– Хоть со двора уходи, – сказал он.

– Это за сопротивление, – рассудила бабка.

– Говорят, в ямах…

Ванька Козин ворочает делами. Ныне актив и себя за слабую работу по хлебозаготовке оштрафовал по пять рублей, а Васю Васильева – на сто.

Санечку из колхоза выгнали за то, что не прикрепляет к себе быков. Еще предупредили: сделаем так, как с Васиной женой.

Холодный ветер очистил от облаков северную часть неба. Неужели за тем далеким горизонтом придется устраивать жизнь… Власть, наверное, не будет снабжать продуктами: ей не до людей…

Морозно. На юге застыли неподвижные облака. Ветру их не достать. Зима все сильней захватывает свою власть.

Пришел с работы отец, новость принес: муки не дали и работу бросили. Без муки дела нет. С часу на час ждем, вот придут и скажут: «Убирайтесь». А куда? Хоть на снег падай.

Нет жалости к человеку. Это ж зверство. Другое дело, если бы нас поймали с хлебом или с нашей стороны какое вредительство – за это следует. А то ведь работали честно, сейчас у нас до пятисот трудодней. Разве не доказательство преданности колхозу! Нет?

Некоторые говорят: ты, мол, шкуру свою спасаешь, работая в колхозе…

Подбираются до хозяев-колхозников. Если их выселят, с оставшейся беднотой реветь будем. Они ни арбы, ни ярма сделать не смогут.

Второго бригадира нашей бригады, Мишку Калинчонка, посадили. Перед тем, как запереть его в холодную, один из агитбригады забрался на верх потолка, затаился там. После в кладовую и Мишкину жену. Думали, что они заговорят насчет хлеба, а Мишка шепотом жене: «Скажи Николаю, чтоб камыш прибрал…»

И жену выпустили.

На собрании Сериков спрашивал: «А што представляет из себя Николай Шпынев?»

Этот парень все время был сельисполнителем. Дядя его – Николай Виссаревич – сейчас секретарь колхоза. Он в ГПУ не одного спрудил…

Меня разбудил Сериков и коротко приказал:

– Иди сюда! Вышел.

– Буди Козина Ивана, пускай сейчас же готовит сводку о ночной работе по всем видам и потом с ним зайдете ко мне.

В бригадном доме все спали, сплошным храпом дышали обе хаты. Бабка Данилиха гремела рогачами – стряпалась у печки.

На шейке возле грубки, свернувшись калачиком, лежал Козин. Разбудил…

…Сводка готова. Зашли к Серикову. Он написал еще записку.

…Десятого января – выселка. Кому-кому, а нам в первую очередь. Дед по наряду за половой ездил за Осинов, весь день проездил, промерз. Прибежал запыхавшийся сельисполнитель:

– На собрание!

Скрипят порожки, люди идут на собрание…

Штабных еще нет. Все сидят в ожидании: кто спит, кто за разговорами. Вошли штабные, уполномоченный Сериков:

– Почему валеж? Спите? Вставайте!

Открыли собрание.

– Товарищи, агитировать вас теперь не будем, об этом говорено много. Теперь будем принимать меры к тем, кто саботирует хлебозаготовки.

Мы сейчас, до собрания, наметили оштрафовать мясом Калмыкова Михаила. Он является братом бригадира Виктора Калмыкова. Отсюда можно полагать, что возможность по хищению хлеба у них была: живут они на отшибе, что хочешь могут сделать. Так вот, граждане, правильно ли мы подошли к этому? Может, нет? Другого оштрафовать?

Молчат все, как воды в рот набрали.

– Оштрафовать, заставить вскрыть яму! Не откроет – еще раз оштрафовать… два, три… до тех пор, пока признается.

Бригадное переходное знамя, прикрепленное к крыльцу, трепыхалось, как птица, связанная за ноги.

Гудел встревоженный лес. Глухо и одичало.

День хмурился белесым морозным небом. Еще до сумерек открыли собрание. Выступал Сериков: «Нынешний день должен быть окончательным днем в переломе выполнения хлебозаготовок. Разбили вас всех по десятидворкам, а вы по-прежнему не хотите выполнять…

Скажите мне: будем выполнять план по хлебозаготовке или нет? Чего ж вы, паскуды, молчите? Ну?!»

Сериков не добился от толпы нужных результатов. «К черту всех». А потом, немного успокоившись, начал допрашивать по одиночке:

– Хлеб брала?

– Карманом…

– Ты!

– Озаток нагребла…

– Будем выполнять?!

Молчание.

– Вы скажете мне! – раздраженно стучал кулаком по столу Сериков. Толпа немела. Потом начинал один голосок, а за ним подхватывали:

– От хлебозаготовок не отказываемся, но… выполнять нечем… – Сериков впился глазами в толпу и яростно крикнул:

– Если вы мне к двенадцати часам не сделаете перелом в работе – пересажаю председателей десятидворок!

Собрание наметило подозрительные дворы, и прямо с него пошли проводить повальный обыск. Правда, решение это вскоре отменили, но в плане оставили четыре двора: новосела «Петлюры», Филарета Лосева, Варьки Уласовой и «Шамохи». У новосела и Варьки рыли не особенно (Уласова – сестра красноармейца).

У Филарета развалили грубку, печь, пол проломали и ничего не нашли. То же самое сделали у «Шамохи».

Промерзшие, посиневшие вернулись ни с чем. Только и новостей: печи поломали, да бригадир по нечаянности железной тростью пропорол до мосла ногу Катьке Козиной.

…Сериков и Ушаков, нагнувшись над столом, пишут в два карандаша. Второй передал писульку первому, тот ее прочел и сказал: «Давай конверт. Запечатаем. Так нельзя».

Вручили мне конверт, и я поехал в правление. Тут председатель Шевченко и секретарь партячейки Богатырев.

– Я сегодня хотел и не хотел, – говорит секретарь, – а посадил одного за «еврейские погромы».

– Что это за «погромы»? – сощурился присутствующий райпрокурор Кузнецов.

– Повальный обыск делают, ломают печи, полы…

– А разве неверно?

– Што? – коршуном набросился секретарь партячейки Богатырев, погрозил пальцем:

– О-о-о, друг, погоди, погоди…

Шевченко шмыгнул носом, покосил взгляд на посыльных.

– А ну, пошли к чертовой матери! – крикнул предколхоза на нас, сельисполнителей.

– Так ответ дайте ж, – сказал я.

– После, после! – орал Шевченко.

Начальники захлопнулись дверью и долго ругались, спорили: правильно ли при обыске печи ломать?

Мне дежурить остается одни сутки, а там пойду узнавать насчет работы. Пустота на душе, ко всему горькая и отвратительная безразличность.

Умылся, сел завтракать. Вместо хлеба на столе лепешки из обмолоченных кукурузных кочанов. Невкусные, одна мякина, но деваться некуда. Правда, тянется еще картошка. Доедим, а там, если не возьмут корову, – зарежем ее. Не пропадать же?..

Все бы это ничего, но Сериков хочет вышвырнуть нас из дома. Куда идти? Зима. Холод. Неужели жизнь угаснет бесследно? А? Как выпутаться из этого положения?