Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг. - Виктор Петелин

Я лично к Шолохову чувствую зависть; но я рад появлению этого чувства; эта зависть не такого порядка, как бывает, что человек про себя молится: «пошли, господи, затмение на людей сих до конца дней моих», так сказать, «героическая» зависть. И мне всегда обидно, что к некоторым чувства зависти не питаешь, а питаешь чувства отвратительной досады и злобы, что вещь печатается, бумага расходуется, гонорар платится аккордно, и аккордно каждый раз с этим писателем ГИХЛ садится в лужу.

Тов. Орешин. Мы не хотим фокусов, мы хотим полнокровных образов, говорящих о живом мире. И такие вещи, как «Тихий Дон», – они будут читаться и через сто лет, когда никого из нас не будет в живых.

Тов. Буданцев5. Я не могу сравнивать Дос Пассоса6 и Шолохова, это совершенно различные величины, и Шолохов не исключает Дос Пассоса.

Совсем недавно я прочел «Поднятую целину»; прочел ее с придирчивостью, и сначала, открыв первые страницы, мне показалось, что запахло Треневым и чем-то еще в этом роде, но скоро я почувствовал, как каждая фраза – это победа художника. И я не знаю, как достигает этого Шолохов. Самая загадочность этого метода говорит за то, что Шолохов – большой мастер… Живет Шолохов по-настоящему, живет где-то… среди своего материала, который он потом несет нам. Причем очень существенно и важно, что в кулуарах раздавались разговоры о том, что это – областнический перегиб; мне кажется, что этот «областнический» характер творчества Шолохова захватывает весь наш читающий Союз.

Я повторяю: даже при той предвзятости, с которой я подходил к «Поднятой целине», я не нашел в ней ничего, к чему мог бы придраться.

Мне хочется, чтобы Шолохов поскорее кончал свою работу, чтобы посмотреть, как все это скомпонуется. Победа Шолохова тем более значительна, что он писатель «традиционный», которому особенно трудно добиться единогласного признания– значительно труднее, чем тому же Дос Пассосу.

Тов. Пермитин7. Товарищи, мне кажется, в конце концов, получается скучновато. Все в один голос хвалят, мне захотелось пойти против течения. Это не значит, что я хочу предвзято обругать Шолохова… Я хочу говорить по-честному, так, как я воспринимаю творчество Шолохова и его установки. Начну с того, что читаю Шолохова всегда с большим наслаждением…

Приглядываясь к его типам, я удовлетворен их мастерской зарисовкой, но не удовлетворен раскрытием их изнутри, во всем их многообразии. Посмотрите, как он рисует женщину. Мы видим ее только с одной стороны – со стороны биологической, животной сущности. С этим нельзя согласиться; нельзя согласиться с тем, что в казачестве имеются только такие женщины, которые живут только как жены, на постели, как любовницы – и только. Я хочу видеть женщину, поднятую на большую высоту, я хочу видеть другую женщину, не ту, которую показывает Шолохов.

Второе: я никак не могу согласиться с тем, что здесь сидящих не коробит от излишнего натурализма, которым пользуется Шолохов. Правда, иной раз это выходит очень ярко, иной раз это необходимо в целях обрисовки характера, но иной раз получается через край. Меня этот бьющий через край натурализм сильно коробил. И это я почувствовал именно в «Поднятой целине», да и не только в ней. Такому мастеру, как Шолохов, я не могу простить огромных кусков сырого газетного материала, какие часто встречаются в «Поднятой целине»… Наряду с блестящими, яркими сценами, с общей целеустремленностью вещи – вы видите сырой газетный материал, совершенно не обработанный.

Затем: я никак не могу согласиться с рядом ненужных длиннот. Ведь чувство меры у художника – это общепринятая азбука. А возьмите, например, это место, где старик читает из Библии; этот кусок с Библией играет в книге плохую роль, и он значительно выиграл бы, если бы был наполовину урезан. Такие длинноты отягощают книгу…

Отсутствие чувства меры у Шолохова часто идет в ущерб яркости описания.

Итак, совершенно сознательно, чтобы залить соль за шиворот Шолохову и здесь присутствующим, я вношу диссонанс в тот характер, который приняли прения. Оговариваюсь еще раз, что глубоко ценю Шолохова, не меньше, чем все присутствующие здесь, ценю за реализм, яркость и силу его творчества.

Тов……….8…О публицистических кусках: не зря и не случайно они даны. Я себе представляю так, что автор пытается замедлить слишком быстро разворачивающиеся события такими кусками… Единственное, с чем я согласен, это – физиологичность шолоховских женщин. Но опять-таки предъявлять к писателю требование дать то, чего он не видит, нельзя. Мало ли почему он не описал другую женщину, было бы хуже, если бы описал идеологически выдержанную женщину и она вышла деланой. Если он эту женщину не ощущает, ничего не поделаешь…

Тов. Лукин9. Сейчас, после того, как пресса и вся читающая масса встретили с подъемом «Поднятую целину», эта последняя как-то немного заслонила «Тихий Дон»…

Пейзажи у Шолохова – это не просто пейзажи, а органически нужная вещь в романе, потому что они играют определенную роль в развитии основной темы. Первая часть, содержащая такие моменты, как переживания Аксиньи и так далее, сопровождается такими образами, как рост хлеба, поле, степь. В третьей части та же степь дана совсем иначе: там пейзажи более бурные – гром, постоянно колыхаемая ветром степь, постоянно мы находим повторение обвальных шумов; все это создает музыкальное сопровождение, которое поддерживает в читателе ощущение больших потрясений, стихийных смещений масс. Тут уже не аккомпанемент интимным переживаниям героев, а иллюстрации к сдвигам в толще казачества.

Тов. Серебрякова10. Я хочу провести параллель между Шолоховым и новым нашим поэтом Васильевым…1 Оба берут население не крестьянской России, а берут казачество, не знавшее крепостничества, берут, так сказать, «шляхту». И вот что, мне кажется, делает Васильева пока реакционным поэтом (я надеюсь, что он вырастет) и что делает Шолохова абсолютно нашим писателем: у Васильева нет критического отношения к своему материалу. Он рисует сибирское казачество, рисует его в восторге, упиваясь, материал прет из него; а Шолохов стоит рядом с материалом и остается все время не только писателем, но и критиком. Поэтому его материал так нам близок, поэтому он идет в ногу с эпохой… Васильев дает прошлое, и это прошлое так и остается прошлым; Шолохов же из мертвого делает живое.

Тов. Шолохов. Я буду краток. Мне кажется, не время и не место говорить о методе моей работы. Нелегкое дело читать квалифицированному народу, читать писателям; читать в провинции – другое дело, там народ другой, там девушки смотрят – и думают, что писатель – какой-то особенный человек.