Лондон - Эдвард Резерфорд

Правление короля Карла принесло Дукетам материальную выгоду. Они выдали монарху несколько ссуд – всегда под проценты и неизменно с полным возвратом. Еще того лучше: Карл, как часто делали монархи, переуступал сбор пошлин. За крупный взнос Генри получил право на таможенный сбор с отдельных предметов роскоши.

– Двадцать шесть процентов прибыли! – похвалялся он перед Джулиусом.

Система короля Карла устраивала их весьма и весьма.

– Вместо уплаты парламентских налогов мы зарабатываем на добывании денег, – подытожил Генри. – Это может быть долгая история!

Но в системе имелось одно уязвимое место. Она работала, покуда в государстве не происходило ничего чрезвычайного. Возникни любой вооруженный конфликт, и королю пришлось бы истребовать налоги.

– А это означает парламент, – порой беспокоился Генри. – Как бы нам сделать, чтобы до этого никогда не дошло?

Эту проблему и разрешил Джулиус Дукет.

Он стоял на Лондонском мосту. Был летний вечер, и он, взирая на закат над Вестминстером, обратил внимание на блеск, который сообщали воде солнечные лучи, превращавшие реку в сплошной золотой поток. Его осенило в тот миг, когда он подумал, что эта картина была совершенно под стать шумному деловому городу.

Вот оно! Конечно же золотая река! Что было главным в финансовых потребностях короля за последний десяток лет? Объем, разумеется. Сто, двести тысяч фунтов – в парламенте поднялся бы гвалт из-за таких сумм. Но так ли они были велики? Для могущественного торгового Лондона? Конечно нет. Джулиус мог без труда собрать десятки людей, состояние которых превышало двадцать тысяч фунтов. Совокупное богатство столицы исчислялось многими миллионами. Он мог легко удовлетворить потребности короля даже в случае острой военной нужды и обойтись при этом без всякого парламента. Город и был золотой рекой.

Но почему, прикинул Джулиус, Лондон с такой неохотой давал взаймы? Что, монарх не выплачивал проценты? Нет, подлинная проблема заключалась в характере ссуд и их возврата.

Займы, предоставлявшиеся Короне, почти всегда были связаны с конкретным проектом, который мог не нравиться лондонцам. Не менее важно и то, что ссуды обычно бывали красткосрочными и возмещались из доходов Короны всего за полгода, а потому не могли быть слишком крупными. Но зачем делать лишь так и не иначе? Деньги суть деньги, вложи их в королевский заем или крупную объединенную компанию на паях – разницы никакой. Они так или иначе работали на себя. И разве не притекали столь же устойчивым потоком королевские доходы, которые приносили проценты по ссудам? Тут-то Джулиус и смекнул: если можно приобрести долю в компании на паях, то почему не купить такую же в королевском долге? Если деньги понадобится вернуть, долю легко продать кому-нибудь еще, и проценты достанутся ему. Королю, коль скоро он продолжал платить проценты, совершенно незачем двадцать лет выплачивать долг заимодавцу. Это был вечный процесс, наподобие водопровода Миддлтона, или Виргинской компании, или Ост-Индской, или любой другой. Идея Джулиуса, опиравшаяся на математические расчеты, явилась также и по наитию: непрерывный денежный поток сродни золотой реке, рассекающей город.

Так Джулиус Дукет изобрел государственный долг.

Погожим днем, при безоблачном небе, сэр Генри Дукет повез младшего брата вниз по реке на встречу с королем.

Идея принадлежала Генри.

– Не посрами фамилию, представ перед королем, – наставлял он.

Поэтому он приодел Джулиуса. Взамен обычного, довольно скромного платья Джулиус облачился в алый дублет с высокой талией и кружевным воротником, лежащим на плечах, а поверх надел плащ с капюшоном; мягкие кожаные сапоги отвернуты у колен; на голове шляпа с широченными полями и элегантно свисавшим огромным страусиным пером. Этот стиль назывался в Англии кавалерским. Приходилось признать: Джулиус, завивший бороду и усы, вдруг сделался писаным красавцем, так что жена, восхищенно глазея, расхохоталась, ткнула его под ребра и воскликнула:

– Не забудь, Джулиус, вернуться вечером ко мне!

– Одна беда, – заметил Генри. – Волосы надо бы подлиннее. – Его собственные спадали на плечи по последней придворной моде. – Ну да и так сойдет.

И вот оба Дукета, настоящие кавалеры, спускались по Темзе к Гринвичу.

– Бояться нечего, – внушал ему Генри, пока они огибали старинный прибрежный дворец.

Джулиус и сам это знал, но невольно простонал:

– Ох, братец, до чего же я неотесан и груб!

Ни к одному английскому двору, включая двор великого короля Гарри, не стягивалось такого созвездия талантов. Сюда прибыли и решили остаться такие европейские живописцы, как Рубенс и Ван Дейк. Сам король Карл, несмотря на скромные средства, собрал коллекцию полотен, достойную любого монарха, – Тициан, Рафаэль, фламандские мастера. Двор отличался космополитизмом. Когда же Джулиус, взбиравшийся по травянистому холму за дворцом, оглянулся, то ему, как будто подтверждая перечисленное, внезапно открылся настолько прекрасный вид, что он ахнул:

– Боже Всемогущий, да возможно ли большее совершенство?

В Гринвиче как раз достраивали Квинс-Хаус – дом королевы. Джулиус не знал о нем, так как вид на него с реки закрывали старые постройки времен Тюдоров. Его архитектор, великий Иниго Джонс, уже завершил другой классический шедевр – Банкетный зал при дворце Уайтхолл, где в том же году расписал потолок сам Рубенс. Но в окружении зданий Уайтхолла Банкетный зал смотрелся менее выгодно.

Дом королевы был безупречен. Эта вилла, фасадом обращенная к парку и построенная у наружной стены, которая окружала сады старого дворца, сверкала белизной и была выдержана в итальянском стиле. Она имела всего два этажа в высоту со множеством окон. При этом казалась настолько прелестной, такой классически совершенной, что напоминала модель шкатулки для мастера серебряных дел.

– О боже, – снова пробормотал Джулиус. – Ну я и деревенщина! – И, повернувшись, сразу увидел короля в каких-нибудь двадцати ярдах.

Король Карл приблизился. Изысканно одетый в дублет желтого шелка, он тоже носил широкополую шляпу, которую учтиво приподнял в ответ на их поспешные поклоны. Его сопровождала компания джентльменов и леди в длинных шелковых платьях. Джулиус увидел, что король небольшого роста. Он едва доходил Джулиусу до плеча. И все же большего аристократа тот не встречал. Решительно все в короле отличалось тем же изяществом, что и в архитектурной жемчужине позади.

– Славный денек, – произнес он приятным голосом. – Давайте побеседуем здесь.

И он проводил обоих к травянистому холмику, где встал в тени дуба и с любезнейшим видом приготовился слушать.

Сначала Джулиус запинался, пытаясь изложить свою мысль о королевском займе. Но постепенно он обрел уверенность, и этому способствовал сам король. Если, например, нервозность не позволяла Джулиусу выразиться понятно, король Карл деликатно говорил:

– Простите, мастер Дукет, я не вполне уяснил…

Джулиус также заметил, что и монарх слегка заикается, и это весьма утешало.

В своем сильнейшем впечатлении Джулиус не мог разобраться: в этом маленьком, подчеркнуто вежливом, довольно застенчивом человеке присутствовала некая магия отчуждения. Это было королевское обаяние Стюартов. И к концу своей речи Джулиус поймал себя на мысли: этот человек и правда не похож на других; он осенен не только королевской властью, но и Богом. «Пусть даже неправый, он все равно останется моим королем, помазанником Божьим, и я последую за ним».

Внимательно выслушав, король Карл как будто заинтересовался. Он согласился, что должен сохранять добрые отношения с городом, и был заинтригован новым способом побуждения лондонцев к займам.

– Это будет рассмотрено, – пообещал он Джулиусу. – Такие новшества могут заключать в себе большие возможности. Мы не боимся нововведений. Хотя, разумеется, – с улыбкой добавил он, обратившись к Генри, – нам предстоит учитывать и то, что уже охвачено нашей прерогативой.

Братья чувствовали, что день удался на славу.

Поэтому осенью Джулиус несколько удивился, когда, так ничего и не услышав о судьбе своих предложений, узнал, что король вознамерился собрать с Лондона и крупных портов «корабельные деньги». Это был старинный, абсолютно законный, но непопулярный налог на содержание флота, который платили портовые города. Однако в канун Рождества король Карл распространил его и на все остальные.

– Да, дело неслыханное, – признал Генри. – Хотя королевская прерогатива соблюдена.

В начале же 1635 года король Карл, действуя через суд Звездной палаты, обвинил городские власти в неподобающем управлении Ольстером.

– Он все конфисковал, – сообщил Генри, – и оштрафовал город на семьдесят тысяч фунтов. Чем не способ добыть денег, – заметил он сухо.

В течение нескольких недель королевские эмиссары спрашивали, как много заплатит город за свое прощение. Тот раскошелился.