Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

Громогласное «ура!» перекрыло его крики. Дзюба вздохнул с облегчением. Теперь уж действительно все закончилось. Так быстро и столь неожиданно. Мобильник в кармане его пиджака неожиданно затрезвонил – вот как, подумал он с некоторым запозданием, связь-то заработала. Он попросил у собравшихся, среди которых все больше появлялось простого народа, по мере того, как уводили плененных и убирали оружие с площади, минутку тишины.

– Лаврентий Анатольевич, – это был командующий Дальневосточного военного округа. – Мне сейчас звонил комендант города. Как я понял, вы их сумели разоружить. Теперь, я так понимаю, власть перешла к вам, – Дзюба хмыкнул, надо же, а ведь об этом он до сего момента не думал. Командующий вздохнул и продолжил: – Раз такое дело, я первый не пустил войска на штурм, значит я… короче, мои ресурсы в вашем распоряжении.

– Благодарю вас, – Дзюба не ожидал такого поворота дела. Он был готов расплакаться от нахлынувших чувств. Вот так сразу, впрочем, и командующего можно было понять. Как только власть в городе устаканилась, стало понятно, что его действия, вернее, бездействие было правильным. О чем он и докладывал новому главе Приморья. – У нас только проблема – вывезти внутренние войска из города.

– Ну уж потом справимся. Я помогу, чем смогу. А пока поздравляю, – и прервал разговор, так и не дав прорваться эмоциям.

Дзюба поднял мегафон и прокричал в него:

– Мне только что звонил командующий Дальневосточного военного округа. Обе армии полностью открестились от кремлевских провокаторов. Командующий перешел на нашу сторону. Так что теперь всё, – продолжил он, повышая голос, казалось бы, сотрясающий стены далеких домов. – Всё закончилось! Друзья, возвращайтесь домой, сегодня у нас праздник. Огромный праздник, которого мы ждали, к которому шли столько лет. Мы свободны! Дальневосточная республика теперь наша!

Беспорядочная стрельба перекрыла восторженные крики. Стреляли в воздух, от избытка эмоций. Просто потому, что на военных складах Улисса в минуты наибольшей опасности народу начали раздавать оружие. И теперь ему нашли мирное применение. Он улыбнулся, снова крикнул «ура!», площадь подхватила, он подбросил мегафон высоко в воздух. И долго стоял на броне БТРа под восторженные крики толпы и треск автоматных очередей.

83.

Тихоновецкий проснулся. Последнее время он спал беспокойно, всякий шорох его беспокоил. Отец посоветовал беруши, но Валентин отказался: может не услышать будильник. Хотя теперь работы заметно поубавилось, не то, что неделю назад. Да и в самой редакции все изменилось. В том числе по отношении к нему. Нет, вроде на виду все по-прежнему, те же рукопожатия, шутки, приколы, знакомая круговерть знакомых, подбегающих к столу и отходящих, о чем-то спрашивающих, что-то советующих, предлагающих, просящих…. Но как будто меж ним и другими холодок пробежал. Оглядываясь, Тихоновецкий подмечал, что и шутки и беседы за соседними столами ведутся куда куда острее, живее, нежели за его. И подходят к нему реже обычного. Или ловил товарищей не один раз на том, как замирали они, разом замолкая, когда подходил Валентин, и продолжали, но не с того места, на котором окончили, а начинали новую тему. Вроде и Тихоновецкий мог в ней поучаствовать, но с другой стороны, было его участие столь необязательным, что его слово, голос, всегда можно  проигнорировать.

С того самого дня, как он не попал, точнее, был вычеркнут из состава экспедиции, отправляющейся в Крым на войну. Или с того дня, как он принес статью о Яне в редакцию, и ее опубликовали в «подвале» на второй-третьей страницах, сразу под речениями президента. Хотя день это был один, но события разные. И Валентин никак не мог определить, с какого из них начинать отсчитывать свое отшельничество. И никто не давал подсказки, не снисходил. Даже шеф, давно заметивший особое положение Валентина, установившееся в редакции, он тоже делал вид. Сразу как сдал его статью о Яне в тираж. Или как вместо Тихоновецкого в Крым поехал Матвеев.

Он слал оттуда открытки с видами войны, красочные репортажи с места событий, снабженные видео и слайдами, писал ярко, победоносно, порой излишне пафосно. Наверное, Валентин так бы не смог, но вот Тихон… он ведь тоже был нормальным, трезвомыслящим журналистом, а смог переломить себя. Видимо, другой человечек, только в униформе, стоял над душой всякий раз, когда Матвеев садился за нетбук. Сотовая связь в Крыму не работала с первого же дня войны, это понятно, только спутниковая, а телефоны находились только в штабе.

А потом Тихона не стало. Через два дня по приезду, наши как раз заняли Феодосию. Поначалу сообщали, пропал без вести, но после, видимо, нашли и убили повторно. Потому как стали писать: «погиб смертью храбрых». Что пишут именно, когда лгут, даже не стесняясь своей лжи. Редакция разом притихла, в уголке, где раньше висели передовики, повесили портрет Тихона в траурной кайме, дня на четыре, до похорон. И на эти дни в редакции ему стало немного спокойнее – как ни странно. Словно он опять оказался среди своих, ведь и он оплакивал потерю, и как и все, продолжал работать, только отходил от стола реже и сговаривался тише.

А потом все снова вернулось на круги своя. Валентин стал чаще брать выездные задания, раз уж он был социальным корреспондентом, последние недели преследовал мэра и членов администрации. Инфраструктура города приходила в упадок, магазины пустели, а цены росли, несмотря на обильный урожай, мусор вообще не вывозился вот уже пять дней. И это не говоря уже о мертвецах, которые бродили стайками по городу в самый разгар дня. Конечно, их-то отстреливали, но как-то не шибко охотно, точно смирившись с присутствием. А в остальном прежде отмобилизованный город неожиданно как-то выдохся, не сдался, но пытался приноровиться к новым обстоятельствам. Валентину странно было заприметить это. И еще более странно услышать из уст мэра слова о возможном продлении ЧП на неопределенный срок. Словно в апокалипсисе можно жить. Просто жить, приспособившись, а не драться с бесчисленным воинством, вечно выискивающим новые жертвы.

Он стойко записал интервью, отдал редактору. Тот разумеется, зарубил еще раньше цензора. «Оптимистичней», – гласило его короткое послание. Валентин переписал «как положено». Прекрасно понимая, что так, верно, думает не один только мэр и не один чиновник городской администрации. Но и простые люди: собственно, следующим поручением, которое он дал сам себе, и был сбор информации об умонастроениях горожан и беженцев.

За три дня он успел насобирать достаточно информации, чтобы пасть духом. Беженцы не имели сил бороться, и пытались просто выжить в мегаполисе – странно, что они, пускай жители небольших городков, деревень, растертых и забытых ныне, называли так всего лишь Ярославль. Хотя нет, не случайно. В городе скопился миллион человек, некоторые прибыли сюда давно, некоторые издалека, даже из Ростова Великого или Рыбинска, а то и вовсе из соседней столицы Костромы, ныне заброшенной и пригородной к ней Нерехты.

Сами же ярославцы уже не больно выпячивали грудь, отвечая на простой вопрос. Если в начале операции, когда город был очищен армией и милицией от мертвых, шапкозакидательские настроения обнаруживались у большинства населения. То теперь, когда армия барахталась в пригородах, потихоньку разбегаясь, а внутренние войска выкорчевывали зомби из спальных районов, больше времени проводя в наездах на магазины, – город впал в апатию. Кто-то, оставшись в меньшинстве, предлагал взять инициативу на себя и вооружившись, как следует, истребить зомби. Остальные предлагали перенять инициативу московского мэра и отгородиться от внешнего мира – «пока они сами не остановятся». В то, что зомби рано или поздно остановятся, верило три четверти опрошенных.

В самом деле, апокалипсис не может длиться вечно. Это противоестественно, это дико, это… в любом случае, рано или поздно должно закончится. Хотя бы потому, что имело начало. С этим Тихоновецкий и сам не спорил, вопрос только, когда? Через неделю, месяц, год? Или еще дольше? Однако, почему-то мало кто из опрошенных сомневался, что мертвяки не протянут до конца года. Хорошо бы так – вот только протянут ли до конца года они сами? На этот вопрос опрашиваемые только усмехались, ну как же, у нас все еще есть армия.

Железная аргументация, ничего не поделаешь. То, что армия деградировала, рассыпалась, переставала слушаться приказов и с каждым днем растворялась среди гражданских, никак не в силах одолеть вроде бы такого хрупкого противника, неуклюжего и тупого, медлительного и нескладного это будто не касалось отвечавших на вопросы Валентина. Главное, армия была. Плохая, хорошая, неважно. Просто была, уже этим внушая веру большинству в свою мощь. Мы привыкли к ее победам, вон как пятьдесят восьмая легко сокрушила Украину и завоевала Крым. А до этого отбила агрессию Грузии и оторвала у нее две республики. А прежде задавила Чечню. А еще раньше сломала хребет Гитлеру – да такой плакат вывешивался каждое девятое мая на центральной площади города, несмотря на всю нелепость содержания. Армия ломает хребет одному человеку – чем тут гордиться? Да, подразумевалась победа в Великой отечественной, но порой то, что имелось в виду запрятывалось под такие нелепицы….