Секториум - Ирина Ванка

Полюса Блазы были вовсе непригодны для жизни, не предназначены для пребывания живых существ. Там лежали вечные льды, из которых зловеще торчали вентиляционные башни заводов. Над полюсами не рекомендовалось летать пассажирскому транспорту даже на орбитальных высотах. Океан на планете отсутствовал. Имелось несколько грунтовых резервуаров воды, выходящих на поверхность глубокими озерами. Они-то и сделали Блазу обитаемой, но землянами пить эту воду нельзя было, так же как дышать не фильтрованным воздухом и загорать на экваторе. В сумеречной зоне блазианам не было до нас дела. Там шеф обложил запретами подопечных: не сидеть на воздухе без фильтра и зонта. Только в модуле можно было задать родной фон излучения, поставить любой фильтр на вентиляционный канал и чувствовать себя как дома.

Наше поселение сверху напоминало пляж: несколько пирамидальных зонтов-тентов, защищающих от космической радиации; под ними — выходные башни модулей с герметичными дверями. Рядом — посадочные порты для воздушного транспорта, подсвеченные кодировкой поселения, чтобы исключить незваных гостей. Подземный же транспорт был только локальным: в лифте я могла ездить не дальше чем в гости к Ольге Васильевне, но шеф был доволен: «нечего разъезжать в подземке по чужим планетам, — сказал он и отказался подключать нас к магистрали. — Неизвестно, на что нарветесь. Пользуйтесь воздушным такси».

Действительно, публика на Блазе была странная, непредсказуемая. Меня пугали маски, закрывающие лица гуманоидов, их сомнамбулическая походка, откровенность в общении… Потом мне объяснили, что откровенность здесь ни при чем, просто несчастные не знают, какие вопросы землянину задавать прилично, а какие — нет. Мне дали понять, что сомнамбулическая походка не от расстройства психики, а оттого, что в мозг вживлен микрочип, позволяющий быть режиме «on-line» и предупреждающий об открытых люках на дороге. Сначала я пыталась понять и осмыслить, потом привыкла. По сравнению с сигами, человечество ведет себя слишком однообразно. И это если сравнивать себя с культурным сектором экваториальной зоны. На Блазе были и злачные места, где приличному человеку совсем не следовало появляться. К примеру, сектор Шарум, — скопище самых непристойных заведений, расположенный под грунтом на широте абсолютного мрака.

Лого-школа, по счастью, находилась в районе экватора на одном меридиане с поселением, и мы тратили не более получаса на дорогу до дома, если так можно было назвать пространство, где мы, земляне, были предоставлены сами себе.

Наш модуль был сделан по стандарту: цилиндрический, трехуровневый, с башней лифта посередине и винтовой лестницей вокруг. Каждый уровень делился на сегменты прозрачными подвижными переборками. Внизу было принято жить, наверху хранить скарб. Совсем не то, что мой земной модуль. Оставаться одной здесь было скучно, но я нашла развлечение: выносила кресло наверх и устраивалась любоваться блазианским небом. Ничего подобного я не видела ни на Земле, ни в Хартии, ни на Флио. Блазианское небо шевелилось от обилия огоньков. Все летало, мигало, чертило полосы огоньками. Я научилась различать суда по цвету и траектории. Иногда по форме фюзеляжа, но в нашей зоне транспорт редко снижался. Наблюдение так увлекало, что однажды я заснула в кресле от недостатка кислорода, и не проснулась бы, если бы не бдительность Ольги Васильевны.

— Что ты творишь?! — ругалась она. — Тебе детей поднимать надо, а ты…

Она же накапала шефу, что я хожу по Блазе без дыхательного прибора и позволяю детям то, чего не позволяли в детстве самой Ольге Васильевне ее строгие родители, а именно: гулять босиком, не спать по ночам и пачкать краской входную башню.

— Если мальчишки не получат правильное воспитание, — сказала она шефу, — их нельзя будет вернуть на Землю. Они вырастут настоящими гуманоидами, если конечно вырастут у такой матери.

Ольга Васильевна была права. Мои «гуманоиды» росли, как попало. Если я чему-то действительно их учила, то только языкам. Космические языки: русский и английский, были обязательными для обоих.

— Зачем мучить детей? — удивлялся шеф. — Есть программы: вставляешь в ухо прибор и через неделю они говорят без акцента.

Но я-то знала, что искусственно выученные языки забываются быстро, притом, в самый неподходящий момент. Поэтому продолжала мучить обоих столько, сколько считала нужным. Так они росли и мучались, пока не выросли. Росли как братья, поскольку им некуда было деться друг от друга. Сначала Джон на правах старшего водил Имо за руку и учил жить. Потом они поменялись ролями. Имо стал опекать Джона, который всегда попадал в эпицентр конфликта. Имо никого не учил жить. Он дожидался ситуации, когда Джону грозила взбучка, приходил и садился неподалеку. Конфликт рассасывался сам собой.

Это поразительное свойство было замечено за Имо в раннем детстве. Он никогда не дрался просто потому, что не находилось желающих. Ни в Сигирии, ни на Земле. Даже взрослые пацаны его не трогали. Джон сказал, что в школе у Имо странная репутация: почему-то все боятся его рассердить, в том числе учителя. Очевидных причин для такого страха не было. Я не знаю второго такого миролюбивого человека, как мой младший сын. Но почему-то на Земле у Имо была точно такая же репутация. Обычно он молчал, но если раскрывал рот, замолкали все, включая шефа и Мишу. Даже если он нес полную ахинею, его не перебивали. Имо позволял себе все, что считал нужным, но ругали за это только меня. С ним предпочитали не конфликтовать. Притом, что Имо ко всем относился одинаково хорошо (то есть безразлично), мало кто из секториан мог похвастать особым расположением к себе этого ребенка. Из всех он особо выделал троих: меня, Володю и Мишу. Володю, потому что охотно проводил время в его гараже, учился водить транспорт, и вообще, Володя удивительно легко нашел к нему подход. Миша подхода так и не нашел, зато был предельно искренен в своем отношении к Имо, и никогда не был равнодушен к его проблемам. Этого оказалось достаточно, чтобы войти в число симпатичных ему людей. Ну а уж мне, как родителю, симпатия полагалась по факту родства. А может, не полагалась. Может, мне только казалось, что Имо выделяет меня на фоне прочих безразличных ему людей, потому что кроме меня никто не кидался на него с упреками и нравоучениями. А если бы даже кидались, результат был бы тот же самый: упреки Имо выслушивал с молчаливым безучастием, а нравоучениями пренебрегал. Он знал, «ма» выпустит пар и утихнет, потому как что же ей еще делать?

После начального цикла обучения мне позволили забирать Имо на Землю. Джона привозить было рискованно до тех пор, пока не обновятся архивы Лунной Базы. Шеф считал, что риск не оправдан, что у «белых» хорошая память, что вряд ли они позволят Джону спокойно гулять по Земле. Я не настаивала. Как ездила, так и продолжила ездить. Имо изучал рисование, логику, биотехнику и пилотирующие программы. Джон — пространственную геометрию, основы фазодинамики, физику и языки. Я изучала педагогику и применяла ее на практике: