Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен

с луком и лепешками передавались по кругу. Я был голоден и жадно ел. Вышел мужчина и начал играть на дудочке, но получил луковицей по голове и ушел. Дружинники кричали, что они будут слушать струнные инструменты и чтобы танцоры уже выходили. Вышли люди с лирами и варганами, практически голые девушки начали кружиться и извиваться вдоль столов, заставляя воинов выть и улюлюкать. Они всё танцевали, пока я допивал вторую кружку. Тогда появился раб с огромным кабаном на веревке, он прошел мимо очага к столу Свейна и отдал тому конец веревки, все время глядя на земляной пол. Свейн взял веревку. В доме стало тихо, было лишь слышно, как Свейн сказал рабу, чтобы тот уходил.

То, что в жертву будет принесен кабан, я знал. Мне это очень не нравилось. Когда охотник выпускает стрелу в свою добычу, это не страшно. Животное не догадывается ни о чем, пока острие не впивается в тело. Но привести дикое животное вот так в дом, полный шума и гама… Было неприятно смотреть, как животное боялось и дрожало, как пыталось выпутаться из веревки и убежать.

Свейн отдал веревку одному из прислужников, пока он выводил мальчика перед столом. Мальчику дали нож Свейна, и Эйстейн, сидевший рядом со мной, толкнул меня локтем и прошептал:

– Думаю, это его сын. Его зовут Кнут.

Датский конунг считал, что мальчик покажет себя храбрым и отважным в тот вечер и всадит нож в кабана, к чести отца на земле и Всеотца на небе. Но вместо этого он начал плакать. «Слишком много мёда!» – прокричал Свейн, смеясь, а потом схватил мальчика за голову и наклонил его к кабану. Тогда мальчик воткнул нож в него, кабан завизжал и отскочил. Там, где зверя полоснул нож, появилась кровь, а мальчик отпустил нож и высвободился от хватки отца. Он уже был готов убежать, но к нему подошел Торкель Высокий и взял его за руку. Мальчик прижался к нему и захныкал. Торкель и Свейн посмотрели друг на друга, взгляд Свейна не сулил ничего хорошего. Мне была видна лишь спина Торкеля, но я заметил, что он положил свою руку на рукоять меча, потом резко отодвинул от себя мальчика, подтолкнув его вперед, вынул меч и ударил кабана по шее с такой силой, что голова осталась висеть лишь на сухожилиях, а кровь лилась на земляной пол.

В палатах стало тихо. Все взгляды были прикованы к тем двоим, стоявшим у туши кабана, и к мальчику, прижавшемуся к Торкелю Высокому. Свейн озверел: он зарычал и оскалил зубы как собака, глаза были широко открыты, а кулаки сжались. Казалось, он собирается впиться в глотку высокому мужчине, но Торкель вложил меч в ножны и подошел к туше кабана.

– Кажется, кабан хотел напугать мальчика. – Он пнул тушу носком сапога и повернулся к прислужницам возле очага. – Поставьте здесь чашу и соберите кровь, так мы сможем принести ее в жертву нашему Всеотцу. И разрежьте тушу. Гости конунга голодны.

Кабан был порезан, кровь собрана в чашу и бокалы, Свейн вернулся за стол и напился, а Торкель Высокий вместе с мальчиком тихонечко сели в полумраке возле стенки. Снова зазвучали лиры и варганы, девушки принялись танцевать и снимать с себя одежды, оставаясь лишь в нижних юбках и прикрывая грудь шалями. Это сводило с ума мужчин, сидевших за столами, они вскакивали на столы и хватали себя за пах. Это продолжалось до тех пор, пока Свейн не швырнул свою кружку в сторону столов. Музыка сразу стихла, девушки разбежались, а воины сели на свои места. Какое-то время все сидели в тишине, потом снова начались негромкие разговоры и все поглядывали в сторону Свейна, который стал похож на старую ворчливую псину. Хальвар подошел ко мне с Эйстейном и прошептал, что хорошо мёд был достаточно крепким, потому что скоро Свейн напьется и заснет.

Был еще ранний вечер, но я, вероятно, уже сильно опьянел, потому что почти ничего не помню из тех событий. Скорее всего, я заснул, как и Свейн, за столом, а Эйстейн с другими ребятами перенесли меня на лавку возле стены, потому что именно там я и проснулся. Утро еще не наступило, в доме все еще было темно. Многие ушли, а те, кто остались, спали. Лишь двое не спали – Торкель Высокий и Сигурд, сын Буи. Они сидели возле очага, и Торкель чертил что-то палочкой на углях.

Я поднялся, но понял, что был еще пьян. Я постоял, пытаясь почувствовать пол под своими ногами, но потом плюхнулся на скамейку и взял кружку. Я до сих пор не могу понять, зачем я выпил еще пива. Я сидел за столом, Сигурд посмотрел на меня и ухмыльнулся, обнажив свои сточенные зубы, а потом повернулся к Торкелю.

– Здесь… И здесь… – Торкель показывал на черточки, которые он нанес на золу. – Вчера пришли еще корабли. Здесь. И здесь… Все это корабли Олофа. А здесь… – Торкель нанес длинную пунктирную прерывистую линию. – А это наши.

Сигурд в задумчивости погладил свою бороду, а потом снова посмотрел на меня.

– Ты, наверно, не понимаешь, о чем мы здесь толкуем?

– Нет, – ответил я, изо всех сил стараясь казаться трезвым, хотя бы на мгновение. – Я думаю, что понимаю. Корабли… Они ждут Олава.

– Олава Предателя, – уточнил Сигурд. – Так его зовет Свейн. Когда Олав пойдет от вендского конунга, Свейн поднимет жердь с насаженной конской головой и проклянет его. Если у него получится, то он лишит Олава головы и отправит ее по королевствам, чтобы люди глумились над ней.

– Олав предал его в Англии, – добавил Торкель. – Тогда-то он и взял четыре боевых корабля с серебром.

– Да, – кивнул я. – Я знаю.

Эти двое снова повернулись к карте, я слышал, как они говорили, что корабли скоро образуют сплошную линию от Ютландии до Сконе. Все проливы и фарватеры будут перегорожены. Здесь никто не ждал норвежского конунга, да и других тоже, проезжающих мимо. На суше стоял Даневирки, и я признался, что бывал там, что сам видел вал и частокол. Войско могло запросто прорваться через него, потому что вал был небольшим, да и людей, защищавших его, было немного, по крайней мере неподалеку от Воинской дороги, откуда я прибыл.

Торкель лишь покачал головой и объяснил, что Даневирки шел не через всю страну, занимая лишь часть земель на западе. Но Олаву не интересна суша. Ведь тогда ему придется покинуть свои корабли, и как же он тогда доберется до Норвегии?