Ужасный век. Том I (СИ) - Миллер Андрей

А ведь… не только землям, замку и роду он потребен. Робин вспомнил и другие слова ведьмы, как раз на эту тему. О том, что в просьбе Бернарду придётся отказать. О том, что у Робина совсем другая судьба — не связанная с королевским двором, столичными турнирами и войнами на юге.

Знать бы только, какая тогда?

***

В отрочестве, когда Тиберий только начинал изучать воинские искусства и закалять тело, один старый рыцарь — великий герой Великой войны, наставлял его так: нет в тренировке лучшего соперника, чем тяжёлый камень.

Трудно измерить силу и мастерство воина, с которым сражаешься. Трудно сравнить его с собой. Каждый, кто умеет держать в руках меч, уникален: в чём-то ты ему уступишь, в чём-то превзойдёшь. И никогда не скажешь, дрался ли он сегодня в полную силу. Люди бывают усталыми, больными и просто рассеянными. С другой стороны, даже у посредственного бойца случается такой день, когда сам Творец Небесный направляет его руку.

Да: трудно сравнить себя с другим воином в поединке. Но тяжёлый камень — это всегда тяжёлый камень. Ты знаешь вес, и вес этот неизменен. Ты либо способен его поднять, либо нет. Всё просто и очевидно.

Эта простота и ввергла нынче Тиберия в очередные горькие сомнения.

С рассвета паладин-магистр руководил тренировкой братьев на ристалище во дворе Санктуария — крепости на окраине Кортланка, могучей обители могучего ордена. Они объезжали молодых коней, на скаку снимали копьями кольца, сражались в броне один на один и пешим строем против пешего строя. Потрудились славно. Тиберий был доволен и молодыми братьями, недавно давшими обеты паладинов — и опытными защитниками Церкви, многие из которых были гораздо старше него. Все были сильны и умелы — но, что важно, каждого Тиберий считал возможным одолеть.

Слухи льстили ему лишь немного: поражений на турнирах Тиберий почти не знал. Никто не выбил его из седла, а уж в пешем поединке на мечах тем более победить не мог. Но то — поединок. Их выигрывают или проигрывают по тысяче и одной причине.

Другое дело — камень…

После тех упражнений, сложив на стойки затупленное оружие, отдав сквайрам доспехи и сбросив толстые дублеты, мокрые от пота и утренней мороси, братья направились в баню Санктуария — как всегда. Служки начали протапливать её прежде, чем взошло солнце: теперь жар раздухарился.

Кто-то предпочитал сразу омыть тело и позволить горячему пару расслабить мышцы — но многие, а особенно сам Тиберий, избавившись от всей одежды, любили прежде потрудиться во влажном предбаннике. Поворочать мешки с песком, помериться силой с гирями — или с собственным телом на перекладинах.

Тиберий более всего любил упражняться с огромными круглыми камнями — такими большими, что едва обхватишь обеими руками, водружая их на высокие постаменты. Ему не слишком нравились упражнения, в которых не работает сразу всё тело: чем больше мышц разом сражается с весом, чем сложнее правильно направить все свои силы — тем лучше.

И вот теперь он, постаравшись надёжно укорениться босыми ногами на покрывшемся влагой полу, привычно присел с прямой спиной и обхватил камень. Закрыл глаза, прислушался к биению сердца — а затем выдохнул, чуть разогнул колени и спину. Втащить камень на бёдра удалось без особого труда. Тиберий подсел под ношу, перехватил её, потянул на грудь — но вот тут вдруг стало тяжело.

Неожиданно тяжело. Камень едва не выскользнул, причём не от влажности: просто вдруг стал куда сильнее, чем мускулы паладина-магистра. Пришлось снова опуститься вниз, попробовать ещё — и теперь Тиберий едва не сдался. Удержало лишь то, сколько людей следило за ним. Людей, в глазах которых Тиберий был обязан выглядеть сильным.

Лишь с третьей попытки, скрипя зубами и ощущая, как в самых неожиданных местах неистово забил пульс, Тиберий всё-таки вытянул проклятый камень на грудь — и, испытав огромное облегчение, взгромоздил его на постамент.

Октавий, самый юный из братьев — не старше большинства оруженосцев, оказался разочарован. И заметил, что это разочарование очевидно Тиберию, так что не к месту решил подбодрить. Это лишь обидело магистра.

— Я поднимаю его десять лет! Поднимешь впервые — будешь тогда говорить!

Махнув рукой, Тиберий направился в парилку, не оборачиваясь.

Не хотелось ему теперь даже с бадьёй возиться. Тиберий плюхнулся на лавку, прижавшись спиной к горячей каменной стене, запрокинул голову. Длинные волосы прилипли к плечам и груди, сердце колотилось сильнее положенного. К боли в растянутом локте и пальцах, которые от могучего удара даже стальная перчатка не спасла, постепенно прибавлялось тупое нытьё мускулов тут и там. Но это, в отличие от ушибов и рассечений, была приятная боль. Такая всегда подступает после тяжёлой работы, от которой становишься сильнее.

Если становишься, конечно. Тиберий задавался вопросом, что случилось с камнем. Он же и правда тягал его десять лет: пожалуй, только десять лет назад и бывало настолько трудно. Тут паладину-магистру вспомнился гадкий лес на востоке и все гадкие события недавнего прошлого. Ладно ещё сомнения, которые обуревали тогда: то были сомнения в иной силе, не мускульной.

В своём теле-то Тиберий сомневаться не привык. Как так?

Что-то с ним случилось. Что-то происходит. И уже не первый день. Наверное — начиная с ужасного лазурно-бирюзового сна. Сон, да… Победа рождается в недрах разума, верно? Так говорит король Балдуин, а уж он-то в победах превосходно разбирается. Выходит, поражение рождается там же.

Тяжело дыша от жара и усталости, Тиберий обводил всё вокруг взглядом. Пар заволакивал низкие каменные своды, играл со светом из узких окон под самым потолком. Магистр опустил глаза ниже. Перед ним сплошь были могучие обнажённые тела — у кого изящные, гибкие и жилистые, а у кого массивные, бугрящиеся, готовые разорваться от переполняющей мышцы силы. Почти в каждом не найти никакого изъяна: словно это не обычные люди из плоти и крови, а древние имперские статуи у дворца короля. Если изъян всё же отыщется, то самый незначительный.

Без строгих рыцарских одеяний и искусно выкованной брони паладины были так же прекрасны, как в них. Каждый — образец, эталон. А магистр обязан быть образцом для образцовых, ведь так?

По крайней мере, это Флавий внушал Тиберию с детства. А если сам архиепископ ошибается, то кто тогда может быть прав? Вопрос из тех, которые опасно задавать даже мысленно: ответ наверняка окажется очень дурным.

Кто-то подсел к магистру: Тиберий поворачивать голову не стал. Всё равно узнал Октавия по почти девичьему, тонкому и высокому голосу, едва тот заговорил.

— Магистр… Если позволите… я всё думаю о той женщине.

— Дождись проповеди. Поговори с Флавием. — с ленью и нескрываемым раздражением протянул Тиберий.

— Но… я хотел спросить вас.

Когда нечто хотят спросить у тебя прежде, чем у самого архиепископа — это дорого стоит. Это нужно ценить, даже если не хочется.

— Ну, говори. Что же?

— Так вот, я всё думаю о той женщине.

Тиберий не сразу понял. Он ведь тоже часто думал об одной женщине, хоть женщины — последнее, что в мыслях паладина уместно. Ясное дело, о какой именно. В первый миг магистр даже чуть испугался — будто юный Октавий мог знать лишнее о случившемся в Вудленде. О прошлом Тиберия. Или мысли его прочитал…

Но нет, конечно. Октавий говорил о недавней казни ведьмы в предместьях Кортланка.

— Что тебя, брат мой, смущает?

Тиберий предполагал, что дело в известных обстоятельствах. Ведьм за последнее время по всему Стирлингу сожгли изрядное количество, и часто это случалось в присутствии паладинов. Только вот обычно женщины те были из простого люда. Последняя же сожжённая — из знатных. Из бедных и не слишком значительных, но всё-таки дворян.

Однако Октавий думал о другом.

— Я слушаю и запоминаю проповеди, конечно. И нисколько не подвергаю сомнению всё, что нам говорят Флавий и Корнелий, не подумайте. Потому-то и боязно их спросить, понимаете…