Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил

И, кажется, Джаромо пренебрег этим доверием.

Ведь и Кардариша впервые оскорбил тоже он. Тогда, на том приеме у Ривены Мителиш. Именно он, ослепленный спесью, бросил вызов этому человеку, подкинув ту трижды проклятую рабыню к дверям его дома. Кто знает, может, наступи он тогда на горло своей непомерно раздувшейся гордыни, и этот человек не решил бы, что ему угрожают? Может тогда он бы не устроил сцену на пиру, не стал бы собирать заново алатреев, и, не подгоняемый страхом за свою жизнь, не нанес бы столь стремительного и смертельного удара?

Кто знает. Может и так. Точно этого не знал никто. Великий логофет даже не был до конца уверен, что за смертью Шето стоял именно Кардариш.

Мысли о вероятностях и последствиях изводили Великого логофета вот уже несколько дней, выгрызая живые куски из его сердца и разума. Ведь чем бы не руководствовался тогда Джаромо, теперь выходило, что именно он проложил дорогу к смерти Шето Тайвиша. А жить с таким грузом, для него было сродни бесконечной пытке.

— Они убили моего отца, Джаромо! И хуже всего, что я даже точно не знаю кто именно это сделал. Этот ублюдок Кардариш? Он точно оказался в выигрыше. Но вдруг это был не он? Вдруг и он не более чем ширма, который сейчас прикрывается какой-нибудь другой алатрей или алетолат? Великие горести, Джаромо, да ты ведь и сам так делал. И отец тоже. Проклятье. Как же всё было просто на войне… там враг всегда был напротив, а свои рядом. У тут…

— Боюсь, что у нашей войны больше нет видимых границ. И в разных местах её ведут по очень разным правилам.

— Тогда я выиграю её по-своему.

Остаток пути до Лазурного дворца они провели в полном молчании. Лишь звуки города, скрип колёс, да размеренный топот запряжённых волов и редкие окрики возницы нарушали повисшую тишину. И вскоре, она стала невыносимой для Великого логофета.

Все прошлые годы это время в повозке было было для него особым. Временем, в которое они могли говорить с Шето совершенно не опасаясь посторонних ушей. Под недовольное мычание волов, получивших щелчок кнута, они придумывали как освободить нужные им посты и расставить на них своих людей. Под монотонное поскрипывание колес повозки, у них рождался план по переустройству Тайлара и покорению земель Харвенов. Под шум городских улиц они придумали, как распорядиться своими завоеваниям. Это было временем полной и бесконечной искренности. И теперь его молчание. Молчание свежей могилы.

Джаромо поднял глаза и пристально посмотрел на Лико. Как же он все-таки был не похож на своего отца. Даже в годы молодости, когда Шето ещё не успел заплыть жиром и был красив, он выглядел совсем иначе. Другой лоб, другой подбородок, другие скулы и другой рот. Разве что нос с небольшой горбинкой, да глаза, выдавали родовые черты Тайвишей, роднили этого юношу с его отцом. Да и характерами они были совсем не похожи. Жесткость против мягкости, порыв против учтивости. Два разных человека. Всё же в венах Лико явно было больше крови матери, этой жуткой и полубезумной женщины, Орейты, чем крови Шето.

Великий логофет задумался, а сможет ли он пойти за этим мужчиной так же, как пошел когда-то за его отцом? И почти сразу понял, что нет.

Шето был совсем другим. В своем очаровании, он обволакивал, словно мягкий теплый ветер, и увлекал за собой по доброй воле. За ним хотелось идти, чтобы не терять того тепла, тех благ, что обещал и дарил этот человек. А его сын, напоминал скорее лютый порывистый ветер, что норовил разметать или прижать к земле всякого, кто оказывался у него на пути. За таким с восторгом идут солдаты, ибо он сулит им наживу и славу. Сулит великое будущее, возведенное на костях поверженных врагов и руинах покоренных городов.

Но Джаромо никогда не был воином. Он был сановником. Политиком. Интриганом.

Так что нет, он не пойдет за ним. Но он пойдет рядом. Пойдет, чтобы сохранить память об его отце и сохранить свою преданность.

Доехав до дворца, Джаромо попрощался с Лико, сославшись на неотложные дела. Хотя они и вправду у него были, проблема была не в них — Великий логофет просто не мог заставить себя войти. Эти стены душили его. Он чувствовал в них смерть. Чувствовал гибель и предательство, которые липкими щупальцами сворачивались у него на шее. Дом, что некогда был ему почти родным, стал склепом и вместилищем кошмаров. И нога Джаромо не желала переступать его порога.

Дождавшись, когда Лико скроется за воротами дворца, он отдал вознице приказ править повозку обратно, в самое сердце Палатвира и Кадифа, к площади Белого мрамора. Ему надо было как можно скорее закрепить столь шаткие и сомнительные победы этого дня.

Хотя главную площадь государства обрамляли три исполинских здания, обычно Великий логофет бывал лишь в одном из них — в Синклите. Но сейчас его интересовал вовсе не дворец старейшин. И даже не обитель низвергнутых царей, покинутый и брошенный уже более полувека, а дом, что по народной молве имел сразу двенадцать хозяев. И это было особенно забавным, если учесть, что строился он как храм всего одного бога.

По замыслу его создателя, Убара Ардиша, этот храм должен был стать главным святилищем и центром его нового культа — Животворящего Светила. Именно поэтому основанием для него служил круг, а купол не смыкался, оставляя на самой вершине проём, позволявший всегда видеть небо и солнце, встающее над ним ровно в полдень.

Когда последний из царей умер, а род его пресекся под ударами мечей и копий вчерашних слуг и соратников, новые хозяева государства долго не могли решить, кому из богов посвятить это каменное чудо. Одни предлагали передать его владыке судеб Радоку, другие — покровителю богатств Сатосу. Третьи — хранительнице родовых уз Венатаре или богу-воителю Мифелаю. Ну а кто-то и вовсе желал преподнести его Утешителю мертвых — Моруфу. Споры шли долго и яростно, превращаясь в новый повод для и так терзавших государство раздоров. И кто знает, как далеко бы зашли почитатели разных культов, если бы тогдашний эпарх Кадифара не предложил Синклиту иное, весьма изящное решение наболевшего вопроса. Храм, что возводился для одного верховного бога, и который был низвергнут вместе с утверждавшей его власть династией, посвятили всем богам Тайлара разом. Так возник Пантеон. И почти сразу он стал не просто главным храмом государства, но и сосредоточением всей жреческой власти. Их главной обителью и хранилищем их знаний.

И именно туда и лежал путь Великого логофета.

Хотя сегодня храм был закрыт для посещений, Джаромо всё же, поднялся по широкой лестнице и подошел к высоким вратам, обитым бронзой. Взявшись за одно из колец, он несколько раз с силой их ударил, после чего отошёл немного назад. По обе стороны от ворот располагался барельеф, выполненный с удивительной точностью. По левую руку на нем располагались Бахан, Илетан, Меркара, Сатос, Лотак и Жейна. Шесть радостных богов, именуемых ещё летними богами, ведь именно им были посвящены наступающие Летние мистерии. Они покровительствовали ремеслам и искусствам, плотской любви, красоте и рождению детей. В религиозной традиции Тайлара они считались главными любителями людей, отвечающими за все мирские блага и радости. И в этом своём качестве, они не столько противостояли, сколько дополняли правый барельеф, где располагались суровые, зимние боги: Мифелай, Радок, Моруф, Венатара, Мархаг и Феранона.

Чужеземцы, слабо знакомые с Тайларом и его обычаями, зачастую считали их темными или даже злыми. Но боги Тайлара не были ни добры и не злы. Да, они отличались по характеру и отношению к людям, но разделение на силы света и тьмы, столь любимое к югу от Айберинских гор, им было чуждо. Всё в них было пропитано полутонами, сумасбродством, желаниями и страстями. И, по мнению Джаромо, это накладывало сильный отпечаток на все тайларское общество и в особенности — на его политику, высшим выражением которой был Синклит. Это удивительное место, в котором самые грязные пороки были замешаны поровну с добродетелями, а общественные интересы не отделялись от личной корысти старейшин.