Вершина мира. Книга первая - Евгения Прокопович

— Вам плохо? — заволновался он, — Может позвать кого?

— Не надо, Инго, — слабо улыбнулась я, — мне уже хорошо, я сейчас посижу минутку и пойду.

Наташка встретила меня у дверей в реанимацию. Она стянула с головы колпачок и взъерошила волосы.

— Всегда не любила эти колпаки, после них голова болит, — пожаловалась она, и добавила без перехода, — его сейчас привезут. Ну и подкинул он нам работки.

— Что там было?

— Пошли, покажу, — мы прошли с ней в полутемную комнату, она включила компьютер, пощелкала кнопки, вызывая нужный файл.

— Вот смотри, пуля прошла вот здесь, — доктор ткнула пальцем в монитор, на котором высвечивался схематический скелет, — ударилась о ребра, пробила легкое и застряла в позвоночнике.

— Парню крупно повезло, — пробормотала я, внимательно разглядывая схему со всех сторон, — не зацепись за ребра, а пройди с начальной скоростью, то собирать было бы уже нечего. Что с позвоночником?

— Собрали, — отчиталась Ната и никаких прогнозов. Все правильно. — Была массовая кровопотеря, восполнили.

— Остановка?

— Да, но запустился почти сразу. Как же с вами врачами тяжело, — посетовала подруга, — все-то вы знаете! Вопросы задаете. Пошли, его уже, наверное, привезли.

Небольшая одноместная палата, напичканная точнейшей аппаратурой, приглушенный свет, едва слышный шорох аппарата искусственного дыхания, противный и такой желанный писк водителя ритма, вычерчивающий кривую диаграмму работы сердца. На высокой больничной кровати лежал обнаженный Влад, опутанный проводами и шлангами. Видно его только что привезли, операционный балахон сняли, а накрыть его хотя бы простынкой никто не потрудился. Горло перехватило, а глаза налились тяжелыми каплями. Ну, и где ваш профессиональный цинизм, а, доктор? А нет никакого цинизма! Я с силой оттерла глаза и, открыв стенной шкаф, занялась его содержимым. Вытащив простынку, укрыла парня, оставив снаружи только лицо. Сейчас он начнет выходить из наркоза и ему будет холодно.

— Когда он должен выйти из наркоза? — почти шепотом спросила я.

— Да вот с минуты на минуту, — так же тихо ответила подруга.

Шло время, а Влад все так же неподвижно лежал, находясь под воздействием наркотического сна. Наташка начала немного нервничать, поминутно глядя то на часы, то на приборы.

— Наташа, какой у него был наркоз? — задумчиво спросила я.

— Средней тяжести, но массовая кровопотеря…

— Давай рассуждать здраво, — я покусала губу, — если наркоз был средним, значит, он должен был выйти еще полчаса назад.

Вытащив из Наташкиного кармана фонарик, посветила Владу в глаза. Зрачки сужены и почти не реагируют. Уговаривая себя не волноваться, взялась за иглу. Кожные рефлексы… реакция на боль… Черт!

— Наташ, кажись, у нас двойка по Глазго.

— Бог с тобой, — замахала она руками, — никаких показаний на "кому" у него нет.

Наташка оттеснила меня от кровати и принялась проделывать те же действия, что и я.

— Похоже, ты права, — согласилась она, в ее голосе звучала обида.

— Здравствуйте, девушки, — в палату быстрым шагом вошел Геннадий Васильевич, — ну как чувствует себя наш пациент?

— Замечательно — кома у нас, — хмуро ответила я.

— Ну, не стоит бросаться в крайности, — профессор похлопал меня по руке. — Если больной не пришел в себя, когда ему назначено доктором, оно еще ни о чем не говорит. Операция была тяжелая, наркоз тоже испытание для организма не из легких. Давайте понаблюдаем сутки, а уж тогда и будем выводы делать.

— А может, его попробовать вывести?

— Рано еще, Наталья Станиславовна. Он балансирует между двойкой и единицей. Если через сутки статус не изменится, вот тогда и будем решать. Меня больше волнует, что ноги не отвечают. Аня, вы хотели что-то спросить?

— Да, я хотела бы попросить, можно ли мне его перевести к себе?

— Можно, — после недолгих раздумий, согласился главный, — отчего ж нельзя. Но пусть стабилизируется. И если завтра не будет температуры, то можете его забрать. Я думаю, нет принципиальной разницы, где ему лежать, ведь у вас в вашем кабинете имеется нужная аппаратура. Да и дома, как говорится, стены помогают.

Забрать Влада я смогла только спустя три дня. У парня поднялась температура. Эти трое суток я не отходила от его кровати. Меня сняли с дежурств и почти со всех операций. А когда стало можно, мы с папой перевезли Влада домой.

Швы заживали хорошо, и кома стала тянуть на единицу, уверенно приближаясь к сопору, более походившему на глубокий сон, и я приняла решение снять парня с искусственного дыхания. Оставалось ждать.

Все предыдущие переживания из-за истории с матерью отошли на задний план и теперь казались чем-то мелким и незначительным. Да какая разница, что он обо мне подумает, когда все узнает!? Главное, чтоб подумал! Жизнь сузилась до размеров кабинета, где на столе лежало беспомощное тело человека враз ставшего самым главным. Вершиной и центром вселенной. Все, что есть — время, внимание, жизнь — принадлежало только ему и никому больше.

Не подпуская никого, я была и врачом, и сиделкой. Два раза в сутки обтереть влажными салфетками, сменить простыни, протереть спиртом катетеры, покормить и разговаривать. Постоянно разговаривать, свято веря, что слышит и рано или поздно откроет глаза.

Геннадий Васильевич прислал своего ученика — Мишеля Карта, который специализировался на невропатологии, Мишель приходил каждый день, проверяя, насколько изменяется картина с позвоночником. Прогноз он давал утешительный, очевидно забывая, что я сама врач. Я же вижу, что чувствительность ног не восстанавливается, зачем врать?

Состояние улучшалось медленно, но видя стабильный прогресс, я расслабилась и перебралась спать в свою комнату. И смогла оставлять парня на Нику, когда нужно было отлучаться.

На шестой день случился криз. У Влада опять подскочила температура, а перевезти его в госпиталь не было никакой возможности, слишком опасно. Теперь я сидела с ним безотрывно. Температура держалась почти четверо суток. Ко мне на помощь пришла Наташка, но, даже зная, что он в хороших руках я все равно оставалась рядом. Я ругала себя за сумасбродство, ну почему меня никто не отговорил, когда взбрела в голову мысль перевезти парня домой? Я злилась на медицину, шагнувшую в заоблачные выси, но оставшуюся едва ли не на первобытном уровне. Врачи всех времен и народов любят повторять, пока что мы не Боги! И на черта такая медицина?

Я сидела возле Влада и, держа его руку, прижималась к ней щекой, не обращая внимания на слезы, ползущие по щекам.

— Ань, ну чего ты раскисла, сидишь как на похоронах, смотри, он живой и дышит сам, — в кабинет бесшумно вошла Наташка — Успокойся сейчас же! Ты же профессионал и должна понимать, слезами здесь не поможешь.