Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год - Владимир Броневский

Из церкви прошли мы несколько комнат, убранных штофами и резной мебелью; везде старина без вкуса. В одной комнате остановились мы посмотреть двух статуй, вновь высеченных из камня, работы, как нам сказывали, славного Архимеда, они велики и больше ничего. Стены увешаны портретами королей и вицероев, правительствовавших в Сицилии. В оных, кроме старинных одежд, шишаков, лат и манжет ничего нет хорошего. В другой, подле сей комнаты, картины задернуты были завесами; это обещало нам что-нибудь хорошее. Смотритель, читая в первой комнате имена множества вицероев по портретам, заметив наше невнимание и здесь переходя от одной картины к другой, открывая покров за покровом, холодно говорил: «Даная» Тицианова, Каратиева «Венера», Гидов «Амур», Албанова «Рахиль», «Человеколюбие» Шидоня, ученика Корреджио, вот сам Корреджий, и мы остановились, устремили глаза, и скажу только: сколько я ни видал девушек и детей, прелестных и милых, не мог бы, однако ж, без искусства Корреджио представить себе, чтобы можно было девицу и дитя изобразить на холсте живыми. Как от доброго сердца смеется это дитя! Ни одна мать, конечно, не пройдет его мимо, и ни одна женщина не оставит, чтоб не приласкать сего милого ребенка. Девица улыбается ему, и одна сия улыбка заставит задуматься и самого хладнокровного квакера. Корреджио писал с природы, писал из сердца, был человек чувствительный, конечно, любил, и сии нежные чувствования неподражаемо перенес на свои картины, пред которыми гордость древних и новейших живописцев должна смириться.

Товарищи мои пошли смотреть собрание медалей и монет, а я остался в галерее и продолжал рассматривать картины, замечал в них с большим вниманием, что первое, так сказать, бросалось в глаза, и чтобы не упустить и малейшего впечатления, наскоро записал свои мысли. Оные, конечно, будут неудовлетворительны для художников; ибо я описываю только то, что мне более нравилось. Несколько раз потом переписывал я мои мысли, старался привесть на память все впечатления; но был всем недоволен и, наконец, остановился на том, что означил в записной моей книжке. В Тициановой «Данае» лишь тело прекрасно, а души нет. Каратиева «Венера» полна, нежна, но нагота ее и распаленные страстью глаза показывают обыкновенную женщину, каких много в свете и на картинах. Не помню, где-то я видел один эстамп, очень близкий к сей Венере, с надписью Портофранко. Гидов «Амур» спит спокойно, розовые уста его сохраняют опасную, хитрую улыбку; если бы он проснулся, открыл глаза, красавицы со страхом убежали бы от него; но в сем положения ни одна из них не отвратит взора от наготы его. Албанова «Рахиль» есть совершенно земной красоты и искусства живописного. Юная Рахиль невинна и проста; прекрасные глаза ее полузакрыты длинными черными ресницами; непорочность ее видна во всех чертах; словом сказать, на нее нельзя довольно насмотреться. Покрывало, накинутое на голову, так тонко, что сквозь оное видны волосы, которые, хотя бы прикоснуться к ним рукой, покажутся мягки и тонки как шелк. «Человеколюбие» Шидония, с первого взгляда видно, что он был ученик Корреджио. Молодая женщина, изображенная, к удивлению зрителей, без всякой красоты, раздает детям кусочки хлеба, с милостью и душевной добротой; но разве прелестная женщина не может быть также добра? или Шидоний думал, что красавицы весьма редко бывают не тщеславны? и потому изобразил женщину милосердую и кроткую. По чертам лица ее судить можно, что он писал сию картину в Англии. Добродушие, изображенное во взорах и положении, составляло единственную прелесть лица ее, блистало живо из ясных голубых и томных очей; изображалось в улыбке и во всех чертах. В детях ожидание и радость не совсем кончены, тут чего-то недостает; еще немного искусства и Шидоний был бы равен своему учителю.

Подле сих знаменитых памятников искусства живописного поставлены две маленькие картинки трудов одной благородной палермитанки. На первой изображены бабочки, на второй виноградная кисть. Дитя стал бы ловить сих бабочек; сам Пракситель, взглянув на виноград, сказал бы: он зрел, и его без вреда есть можно.

В собрании редких рукописей показывали нам одну древнюю, писанную на папире, другую на пергамине. Последняя содержит службу Богородице на латинском языке. Некто Кловио украсил ее миниатюрными виньетами; три века прошло, и сии розы еще не завяли, а сии персики только что сняты с дерева. Рукопись, сгоревшая в Геркулане, заслуживает особенное внимание. Нашли средство разделить попорченные огнем листы и с чрезвычайным трудом в продолжение нескольких лет успели списать с нее несколько страниц. Слава терпению ученых, занимавшихся сей скучной работой.

В собрании сосудов, статуй, бюстов и разных инструментов римских, греческих и новейших, частью доставшихся королю по открытии Геркулана и Помпеи, каждая вещь показывает или удачную выдумку, или изящную работу, или драгоценное вещество. Вид сосудов, а особливо курильниц, слезохранительниц и подсвечников весьма приятен. Бронзовые бюсты и статуи все наилучшего вкуса и греческой работы. Из них фавн и два борца почитаются превосходнейшими. Фавн подлинно уснул. Нагие борцы, приуготовляющиеся к борьбе, как ни малы в рассуждении обыкновенного роста, заставляют зрителей страшиться, что они вдаются в великую опасность. Во многих игрушках, с удивительной точностью представляющих различных животных, бронза и мрамор имеют жизнь. Между музыкальными инструментами лежит дудочка, на коей отаитяне играют носом, подле нее и одежда их, сотканная из нитей кокосовых орехов. В сей же зале показывали большие книги, в коих сняты списки и рисунки с недоделанных картин лучших живописцев древних и новейших. Мне более всего понравились картины греческого изображения. 1-я, нимфа, срывающая цветок. 2-я, спящая дриада, которую фавн нашел и обнимает. 3-я, старый Силен поднимает на руках ребенка, протягивающего ручонки к виноградной кисти, которую подает ему с веселым видом через голову старика молодая девушка. Не правда ли, что сими изображениями красоты, любви и трех возрастов человека греки умели объяснить свои мысли самым нежным образом? Вот три безделицы, которыми кончилось обозрение редкостей. Маленький фаэтон запряжен двумя пчелками, пестрая бабочка сидит на козлах вместо кучера и держит вожжи ножками. Другой, побольше, запряжен попугаем, а управляем саранчой. Третий виньет представляет также фаэтон, в коем положен кувшин, обвитый розами, две стройные маленькие нимфы, смеясь, везут его с торопливостью. Вот как греки умели одушевлять любимые свои мечты.

Сошед в нижний этаж, в Оружейный, в трех залах я видел все убийственные оружия от Каиновой дубинки до итальянского кинжала, видел булавы ирокезцев, дротики жителей Новой Зеландии, видел, чем римляне, греки и скифы побеждали друг друга, и наконец видел ту лестницу, по которой механические рукоделия восходили к совершенству и злоба людей к утонченному искусству умерщвлять друг друга. Король, как страстный охотник и стрелок, собирает оружия знаменитых мастеров, и его ружейная поистине может назваться царской. Лучшие из них отличаются чистотой отделки, замысловатым механизмом и прочностью метала, худшие – золотыми насечками, перламутром, дорогими каменьями и богатыми футлярами. Охотники найдут тут много вещей, достойных их восторга. Я заметил только три: 1-е двуствольное ружье, вдруг, одно за другим, может сделать 24 выстрела. Помощью механизма 24 патрона вдруг в ружейный ствол кладутся; стоит только оборотить вниз дулом, и ружье заряжено. 2-е духовое ружье в трости, и 3-е, кинжал, который по вонзении в тело разделяется на три части, и в сие ж время производит выстрел из маленького пистолета, вделанного в рукоятку.