Послесловие к мятежу.1991-2000. Книга 2 - Андрей Савельев

Даже по одному этому основанию выборы как минимум надо было бы отсрочить, чтобы местные администрации смогли осуществить регистрацию “новых” граждан, а избирательные комиссии обеспечить условия для их участия в выборах. Но ничего этого не было сделано.

Какой вывод напрашивается после этого?

Российская Федерация оказалась государственным образованием, в котором не только не были определены ее границы, но где так и не был цивилизованно решен вопрос о гражданстве. В сущности не создано законных условий для того, чтобы можно было формировать полноценные, а не “переходного периода” органы власти и определять пределы суверенности.

Пять лет, прошедших с момента принятия Декларации о государственном суверенитете РСФСР, были истрачены, по большому счету, попусту. Они свелись к изготовлению разнообразного законодательного “мусора”, к демагогии, под прикрытием которых происходило своекорыстное присвоение и расхищение материального богатства достаточно узким слоем “номенклатуры” и той части “жильцов” (а вовсе не граждан), которые теперь получили название “новых русских”.

Следствием всего этого стало фактическое устранение от участия в определении судьбы страны примерно 25–30 млн. взрослых жителей бывшего СССР, которые и по совести и по праву должны являться подлинными гражданами России, ибо принадлежат к ее коренным народам. Одновременно до 6 млн. человек, которые в сущности являются “гостями”, предоставлено право гражданства и, возможно, именно их пристрастное голосование определяло, кому занимать парламентские, президентское и иные властные места.

Пока более чем трети граждан “новой” России отказано в праве гражданства, у нас нет и не может быть настоящей национальной демократии. Поэтому нет основания и для того, чтобы считать переходный период конституирования “новой России” завершенным, а выборы парламента и президента, региональных представительных и исполнительных властей — подлинно законными и по-настоящему легитимными.

Виртуальная многопартийность

Велико на Руси стремление сделать все “как у них”. Особенно остро это стремление проявилось после падения “железного занавеса”, когда все положительные стороны западных демократий казались ясными, а негатив практически не был виден. Именно в такой обстановке зарождалась российская многопартийность.

На подготовительной стадии перед созданием партий посткоммунистического образца особенной популярностью пользовалась социал-демократическая идея, которую обществоведы достаточно хорошо изучили в прежние времена. Казалось, что в рамках разрешенного “плюрализма” КПСС может позволить рождение только такого типа политических инициатив — родственных собственным программным установкам. Повсеместно создавались партклубы, марксистские, социалистические, социал-демократические и даже большевистские кружки. Высшим пиком общественной активности на этом этапе было создание в начале 1990 г. Социал-демократической ассоциации (СДА), в которую вошло множество известных деятелей “демократического” движения, включая радикальных либералов Межрегиональной депутатской группы.

Очень скоро обнаружилось, что КПСС практически не в состоянии препятствовать появлению самых разнообразных политических воззрений. Страх прошел, публикации, подобные письму Нины Андреевой, после которого ожидались репрессии к инакомыслящим, никого уже не повергали в шок. Наоборот, оказалось, что антикоммунистическая риторика дает любому общественному деятелю шанс попасть в историю или в парламент (что представлялось как одно и то же). Создатели СДА разошлись по собственным партийным квартирам, формируя организации не на основании какого-либо комплекса идей, а “под себя”.

В 1990 году партийный плюрализм развернулся в полном масштабе. После выборов почти мгновенно политическое пространство по оси “коммунизм-антикоммунизм” было заполнено разнокалиберными организациями. Все их можно было расставить в ряд, различая лишь по признаку лояльности к идеям марксизма-ленинизма. Между тем, идентификация партий по их положению на оси “левый-правый” была чисто внешней и не отражала реальной мировоззренческой ориентации партийных активистов. Программное разнообразие подчас исчерпывалось различиями в пересказах положений “Декларации прав человека”. Самоопределение партийных лидеров происходило скорее не на основании продуманных мировоззренческих установок, а по принципу заполнения одной из пустующих ячеек на оси “левый-правый”. В результате при формальном разнообразии политические группировки отличались друг от друга лишь повадками лидеров, но не идеологией.

Идеологическое однообразие позволяло аморфным движениям вытеснять партии из сферы политической конкуренции, что и было с успехом сделано блоком “Демократическая Россия”. Лидеры этого движения не несли перед ним никакой ответственности, позволяя “массам” поддерживать их “путь во власть”. Такая схема оказалась куда более эффективной, чем партийная, предусматривающая ответственность перед осведомленными во многих деталях членами организации.

По мере того как демократическое движение завоевывало все большее влияние, нарастал и энтузиазм партийного строительства. После провала ГКЧП и ликвидации КПСС одновременно и тихо исчезло движение “Демроссия”, в котором номенклатура уже более не нуждалась. Зато на пике послепутчевого энтузиазма партии демократической ориентации стали получать офисы, учреждать новые и захватывать старые газеты. Но, странное дело, получив ресурсы, российские партии начали стремительно терять авторитет.

Кроме того, с 1991 г. в стране “победившей демократии” основные программные принципы партий-победительниц стали частью правительственной программы или элементами ее пропагандистского оформления. Партийным деятелям, фактически лишенным права вкусить плоды победы, оставалось лишь заниматься внутренними “разборками” в собственных организациях. Началась эпоха партийных расколов, через которую без ущерба не прошла практически ни одна партия. Это означало еще большее ослабление партийной системы, которую в Кремле могли уже совершенно не замечать. Там складывалась своя партия — “партия Кремля”, “партия власти”, партия новой номенклатуры. Эта неофициально существующая структура, оформленная в большей степени не единством мировоззрения, а единством административной системы и интересом консолидированной бюрократии, в последующие годы в наибольшей степени влияла на расстановку политических сил и их влияние на положение в стране. Сложенная практически полностью их элементов хозяйственных “верхов” прежней номенклатуры и поглотившая наиболее амбициозных лидеров демократического движения, новая номенклатура постепенно превращаясь в своеобразную суперпартию, несущую на себе ряд черт, унаследованных ею от КПСС.

Объединительные попытки в этот период проваливались именно из-за того, что их пытались использовать либо для того, чтобы въехать в Кремль, либо войти в руководство оппозиционных сил, а через него — тоже в Кремль. Проваливается ряд инициатив создания блока некоммунистической оппозиции: Российское народного собрание, блок патриотов Русский национальный Собор (от Зюганова до Стерлигова и Баркашова), блок “объединенной оппозиции” Фронт национального спасения, “центристы” Гражданского союза (от Руцкого до Шумейко).

К 1993 году в стране фактически была восстановлена однопартийная система. С тех пор в публичной политике лишь КПРФ имеет какую-никакую идеологию и социальную базу. Сравним: численность партийных организаций всех демократов вместе взятых в Москве — оплоте и историческом центре демократического движения — в двадцать раз меньше, чем численность парторганизации КПРФ.

Сферы влияния были поделены между КПРФ и кремлевской номенклатурой в октябре 1993 года. А все промежуточные звенья уничтожены. Система местного самоуправления, представительные органы на местах (Советы), способные стать базой для разнообразных политических структур, были выкорчеваны, вырублены под корень.

В 1993–1995 партийная среда окончательно деградировала. Партии “съеживались” в избирательные штабы лидеров общественного мнения, а группировки, организованные на идеологических основаниях, превращались в маргинальные и невлиятельные обломки многопартийности. Парламентские выборы 1995 года особенно отчетливо это показали — был поставлен рекорд по изобилию ранее никому не известных партий-однодневок и движений-призраков.

Маргинализации партийной системы способствовало обновленное после 1993 г. избирательное законодательство, не ставящее никаких преград нарушению равенства условий предвыборной агитации. Несмотря на попытки создания системы контроля за финансированием избирательных кампаний в 1993 и в 1995 годах, все они были скорее имитациями. Реально в избирательных кампаниях беспрепятственно покупались подписи избирателей при выдвижении кандидатов (в том числе и фальшивые, составленные по базам данных коммунальных или правоохранительных служб), журналистские перья, места в избирательных списках. Причем определенный законодательством порядок формирования избирательных фондов и расходования поступивших в эти фонды средств контролировать было некому. Даже возникший уже после выборов 1993 скандал по поводу участия иностранного капитала в финансировании ряда избирательных объединений не привел к каким-либо последствиям. Правоохранительная система действовала по принципу “победителей не судят”.