Голубой пакет - Георгий Брянцев

Колодец стоял посреди деревеньки, с левой стороны по ходу машины, около столетней вербы с длинными, струйчатыми ветвями.

Машина сошла на обочину, легко перевалила через отлогий кювет и остановилась у самого колодца.

Лейтенант первым выскочил из машины и объявил:

— Сорок минут на заправку машины и завтрак.

Столичный курьер проснулся. Приняв вертикальное положение, он некоторое время недоуменно осматривался, пытаясь понять, как сюда попал, а потом зевнул, потянулся и полез в карман за сигаретами.

Пока водитель наливал в бак бензин из последней канистры, лейтенант приседал и неуклюжими движениями разминал затекшие от долгого сидения журавлиные ноги.

Солдаты, раздевшись до пояса, шумно резвились возле колодца. Один из них, держа в руках ведро, выплескивал на остальных воду, а те, дико гогоча, прятались друг за друга. Приняв «душ», они разостлали под вербой брезент, выложили консервы, хлеб, сахар, поставили громадный термос с кофе и, громко переговариваясь, приступили к завтраку.

К их компании присоединились курьер и водитель. Первый внес в общий котел банку ананасов и коробку сардин, а второй — темный кусок жирной отварной свинины.

И никто из них не заметил, как босоногий подросток вывел из крайней избы старенький дамский велосипед, уселся на него и, энергично заработав ногами, скрылся в лесу.

Лейтенант занимался своим делом. Сняв мундир и став в таком виде еще худее, он вымылся у колодца, затем извлек из машины офицерский плащ, небольшой черный с желтой окантовкой чемоданчик и направился к вербе.

Расположившись чуть поодаль от компании, он достал из чемоданчика два яйца, баночку со сливочным маслом, кусок голландского сыра, хлеб, кружок колбасы домашнего приготовления и плоскую флягу, обернутую сукном.

Белые, покрытые веснушками руки лейтенанта заработали. Он аккуратно отрезал четыре ровных тоненьких ломтика хлеба, помазал их сливочным маслом и прикрыл пластинками сыра.

Потом не спеша снял скорлупу с яиц, разрезал их пополам, посолил и положил рядом с бутербродами. Колбасу он предварительно понюхал, а затем уже отрезал от нее несколько кусочков. Все, что было не нужно, он упрятал в чемоданчик, потом отхлебнул из фляги и приступил к еде. Ел он неторопливо, тщательно пережевывая, отгоняя рукой налетавших мух.

Солдаты, быстро набив желудки, занялись анекдотами. Над тихой деревней покатился громкий смех.

— Кто хочет посмотреть многодетную мать? — крикнул курьер, показывая рукой на дорогу.

Все повернули головы. Деревенскую улицу переходила небольшая гладкошерстная сука со страшно выпирающими на боках ребрами, а за нею вслед, налетая друг на друга, урча и кувыркаясь, плелось семеро разномастных и крохотных беспокойно-веселых щенят.

Заметив людей, сука в нерешительности остановилась, потянула носом и присела. В ее влажных черных глазах засветилась голодная тоска.

Лейтенант проглотил прожеванный кусок и, зацокав языком, поманил собаку к себе.

Та виновато повертела головой, поднялась, отошла на шаг и вновь села.

— Цуца!… Цуца!… — звал ее лейтенант.

Собака не двигалась.

— Осторожная, дрянь, — сказал курьер.

— Понимает, что нерусские, — добавил водитель и швырнул в нее пустой консервной банкой.

Собака отскочила в сторону, поджала хвост и вновь присела.

— Не так, — заметил один из солдат.

Он взял хлебную корку, полил ее водой из термоса и, круто посолив, бросил собаке.

Та жадно схватила корку на лету, щелкнула зубами, но тут же бросила, затрясла головой и зачихала.

Солдаты захохотали.

Собака продолжала стоять, несмотря на попытки людей подманить ее. По давней, извечной собачьей привычке она ждала, когда насытившиеся двуногие уйдут прочь, и тогда она безнаказанно воспользуется ничтожными остатками их обильной трапезы.

За избами послышался шум автомобильных моторов. Через деревню со стороны Горелова промчались четыре грузовые автомашины с высокими, обтянутыми брезентом кузовами.

Лейтенант встал, посмотрел на часы и, убедившись, что сорок минут растянулись до часа с лишним, отдал команду:

— Быстро собираться!

Солдаты встряхнули брезент, оделись, закурили и стали усаживаться в машину.

Когда люди отошли, собака трусцой направилась к вербе, за нею устремились и щенята. Мать, многочисленного семейства, виляя хвостом, начала подбирать хлебные корки, колбасную кожуру.

Водитель включил мотор, но, увидев вдруг поднятую руку лейтенанта, не тронул машину. Лейтенант вынул из кобуры массивный парабеллум, уселся поудобнее, уложил ствол пистолета на согнутую в локте руку, прищурил левый глаз и плавно нажал на спусковой крючок.

Выстрел оказался на редкость точным. Пуля угодила собаке в ухо и вышла насквозь. Сука даже не взвизгнула. Передние ноги ее сразу подломились, она ткнулась носом в землю и вытянулась. Кончики задних лап легонько вздрогнули.

Курьер захлопал в ладоши:

— Браво! Ловко, господин лейтенант! Глаз у вас хороший!

Водитель нажал педаль сцепления, включил скорость, и машина тронулась.

Щенята, вначале испуганные выстрелом и метнувшиеся в сторону, теперь пришли в себя. Мать их лежала спокойно, как лежала много раз. Казалось, нечего было бояться. Они подбежали к ней, начали тыкаться мордочками и принялись сосать еще не успевшее остыть и свернуться теплое молоко.

4

Километрах в восьми от Горелова шоссейную дорогу пересекала небольшая, но глубокая речушка. Через нее был перекинут мост на деревянных сваях.

Строили мост задолго до войны и ни разу не ремонтировали. Сваи почернели, покрылись мхом, перильца обвалились, поперечные доски «играли» под колесами на все лады.

Речушка выбегала из леса и вновь уходила в него. Ее темно-зеленые и почти неподвижные воды укрывал высокий, в рост человека, камыш.

Курьерская машина легко взяла подъем, перевалила через него, спустилась на выключенной скорости к мосту и, взвизгнув тормозными колодками, внезапно остановилась. Посреди моста торчал воткнутый между бревен березовый шест, к которому был привязан большой кусок фанеры с надписью:

Halt!

Verkehr gesspert!

3 km. veiter rechtsfahren! [19]

Гитлеровцы многозначительно переглянулись.

— Мина! — высказал предположение один из солдат.

— Вполне возможно, — поддержал второй. — Ничего в этом нет удивительного.

— Или неисправен, — заметил курьер.