Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

— О Обитель благоденствия,[79] — проговорил он, — дозволь припасть к твоему священному стремени!

— Говори, почтеннейший, — недовольно бросил султан.

— Посол хана просит допустить его к твоим стопам, великий царь.

— К чему? — спросил Мухаммед. — Разве мало ему беседы с главой нашего дивана?[80] Что хочет сообщить нам татарин?

— Хан и бей, о великий, просят дозволения оставить землю ак-ифляков.

— Понимаю, — с усмешкой кивнул султан. — Крымские шакалы награбили столько добра, сколько могут унести и угнать, им незачем более там оставаться. Велик ли ясырь орды?

— Наши аги и беки, что посланы тобой в их чамбулы, о повелитель, докладывают, что ясырь невелик, не в пример прежнему. Городов татары не брали, села пусты. Но посол бьет челом: третья часть ясыря и всего, что взято у людей Штефана, по докончанию прошлого года, будет отдана твоему священному величеству.

— Лев не отнимает добычи у кота, — по-своему повернул Мухаммед недавние шутливые слова Басараба-воеводы. — Пусть напишут фирман: дозволяю и повелеваю быстрым как ветер татарам… Что скажешь, мой бей, — повернулся он к мунтянину, — как нам с ним поступить?

— Орда сделала свое дело, Штефан теперь почти без войска, великий царь, — отвечал Лайота, тоже надеявшийся на долю во всем, что будет впредь награблено на Молдове. — Пусть уходят. Твое великое войско, о счастливый царь, справится с Штефаном без них.

— Дозволяем им и повелеваем, — продолжил султан, — возвращаться к своим юртам и домам. Посылаем им свое благоволение. Во славу аллаха единого и вечного… Ты знаешь, впрочем, что там еще нужно написать, мой Махмуд. К нашей же особе посла допускать незачем, не время для того.

— Слушаюсь и повинуюсь, великий султан.

Низко, несмотря на тучность, кланяясь, держа ладонь у лба, великий визирь проворно удалился.

Поздним вечером, после двух партий в шахматы с Анджолелло, отходя ко сну в своем огромном шатре, более напоминающим златотканный дворец, Мухаммед довольно вспоминал события дня. Все шло, как ему виделось заранее. Бей Штефан встретил его, правда, не хлебом-солью, а пеплом и угольями, но верные Порте молдавские бояре через мунтянских лазутчиков доносили: скоро пойдут обильные, не разоренные коварным противником земли. Воины будут сытыми, поход — легким, лагерь здешнего князька они возьмут с налету, тогда уж пригодится и припасенный для этого Штефана лале. Все шло как нельзя лучше, аллах отогнал болезнь, обычная по вечерам боль еле теплилась где-то внизу живота и, наверно, скоро исчезнет совсем.

Мухаммед был доволен собой, доволен каждым ходом, избранным в этой партии с извечным врагом ислама — христианским миром. Ведь раздавались в диване и иные голоса. Было немало таких, особенно среди славнейших беков и пашей его войска, которые говорили: меч Порты должен ударить по старым, упорнейшим противницам ее — по Венеции и Генуе, да не по их колониям и островам, а в сердце этих торгашеских царств, по этим городам, проклятым аллахом. Надо-де повести войско на Рим, по суше и по морю, и притащить на цепи в Стамбул престарелого и хитрющего тамошнего первосвященника Пия. Короли-франки слабы и воюют все меж собой, а Рим — это власть над той половиной мира, которая не покорилась еще священному полумесяцу. И добычи там больше; об этом беки, конечно, не говорили вслух.

Султан не послушал таких советов, отмел такие доводы движением бровей. Советчикам не объяснил, почему, не приличествовало. Но сам понимал: двинь он войска прямо на Италию, Молдова и Польша с Литвой нависнут над Портой грозной опасностью с правого крыла. Бей Штефан не раз, проходя с мечом всю Мунтению, почти до самых турецких земель, показывал, что такая опасность — не шутка. Перед прямой угрозой опомнятся, наверно, и короли да князья Европы, османы могут встретить в ней могущественный союз. Куда умнее было выбрать путь через Молдову, чтобы, укрепившись в ней, упереть в жирные бока Мадьярщины и Польши острия его непобедимых полков.

Султан напряг слух; кто-то шел к его шатру. Нет, почудилось, проследовала, наверно, мимо ночная лагерная стража. Мухаммед натянул повыше невесомое, но теплое одеяло из лебяжьего пуха: становилось свежо.

Мысли падишаха потекли по прежнему руслу. Земля бея Штефана была ему просто нужна. Вначале, лет пятнадцать назад, Мухаммед смотрел на оба княжества у нижнего течения Дуная как на малые, легко одолимые помехи. Война с Цепешом, неудачи в этом походе заставили султана посмотреть на них совсем по-другому. Потом по миру распространилась слава Штефана, известия о его победах. А не так давно он разбил и его лучшего сераскера. Мухаммед, к тому времени окончательно овладевший положением в Мунтении, увидел тогда: Молдова на его пути — серьезное препятствие. Султан решил: Молдову он должен сокрушить. Не в порыве гнева пришла его решимость, гнев в себе он вовремя подавил. Это требовал ныне разум — разум государственного мужа. Но теперь, после покорения Крыма, Порте просто нельзя было без Молдовы, особенно ее приморской части, с южными крепостями Килией и Белгородом, с прилегающей степью. Ведь здесь должна была протянуться столь необходимая империи сухопутная дорога через Дикое поле к Перекопу и Бахчисараю. Владение Молдовой — надежной и покорной — должно было обеспечить империи выход к северным степям, к рубежам нового христианского исполина, быстро набиравшего силы на севере Европы, — Московии, способной стать в не столь далеком будущем могущественной и опасной.

Утвердившись в Диком поле и Крыму, империя Мухаммеда протянет руку единоверным ханствам, обкладывающим Московию с востока и юга, — Казанскому, Астраханскому. Блистательная Порта сумеет вдохнуть новую жизнь в эти осколки Чингисовой державы, придать им новые силы, указать новые цели. Соединившись, они сокрушат Московию и, усилившись ее богатствами, повернут окончательно на запад. На Польшу и Литву, на земли немцев, чехов, венгров, французов, испанцев. До самого Западного моря, где, говорят, кончается Земной круг.

Италия тогда упадет в могучую руку султана Мухаммеда, как падает переспелое яблоко. Сама.

И было еще одно обстоятельство, ставившее покорение земли бея Штефана в первый ряд обязанностей государя осман. Без южных крепостей этого малого княжества Блистательная порта не может зваться полной хозяйкой на Дунае-реке. А Дунай теперь — главный водный путь его нового царства в Европе. И удобный путь для торговли со странами на западе, пока они не попали еще в его полную власть.

Двадцать три года прошло с тех пор, как Мухаммед Фатих бросил свои алаи на штурм Константинополя. Другого выбора у султана в ту пору просто не было: великое наступление турок на земли Рума[81] остановилось перед гигантскими стенами этой твердыни. Проклятые стены отбрасывали приступ за приступом; Мухаммед хотел было уже отступить от великого города, прекратить осаду. Но в тот вечер в его шатер пришел старик Дауд-бек, соратник отца. «Назад более дороги нет, о царь! — сказал ему тогда мудрый старец. — Куда пойдет, не взяв этот город, со срамом в душе твой народ? К какой судьбе? Вперед, о царь мира, только вперед!» И он пошел вперед, и взял город-крепость последнего базилея Константина Палеолога, и сделал его своей столицей и оплотом, откуда не раз водил полки во все стороны света и приводил назад со славой и добычей.