Лазарит - Симона Вилар

Далее Малик ехал во главе отряда, изредка переговариваясь со спутниками, а Джоанна следовала за ним в кольце чернокожих телохранителей. На протяжении всего пути ни один из них даже не взглянул в ее сторону, словно это было им строго-настрого запрещено.

Теперь приходилось беречь силы лошадей, скорость движения упала, и Джоанна смогла осмотреться. Сожженная солнцем трава, заросли тамариска и рощи пыльных олив на склонах холмов, редкие башни кипарисов. Перед ней лежали земли Иерусалимского королевства, которым больше не владели христиане. Здесь словно недавно пронеслась буря — вихрь смерти и разрушений. Повсюду на развилках дорог Джоанна замечала поваленные и разбитые последователями Пророка кресты и изваяния Богоматери, прежде указывавшие путь паломникам, на обочинах попадались то франкский шлем, пробитый и полный пыли, то сломанное копье, то конский остов. Среди камней пестрели обрывки тканей и воловьей кожи. Кое-где над телами воинов, павших в борьбе за Иерусалимское королевство, кто-то возвел невысокие насыпи, но кресты на них также были повалены, а сами могильные холмики постепенно заносил песок. На одном из поворотов прямо из рыжей глины на Джоанну взглянуло чье-то полуразложившееся лицо, обтянутое иссохшей кожей, и она осенила себя знаком креста под накидкой.

Изредка на их пути попадались сторожевые башни крестоносцев. Некогда в них кипела жизнь: здесь принимали на постой паломников, отсюда выезжали отряды тамплиеров, чтобы следить за порядком на дорогах и преследовать разбойников. Теперь все было заброшено, забито пылью, а сами башни наполовину разрушены, словно какая-то сила сокрушила их мощные основания, вырвала громадные камни из стен, оставив зияющие проломы там, где многие сотни людей находили кров и приют. При виде заброшенной часовни с разбитым изваянием ангела у входа у Джоанны на глаза навернулись слезы.

Тем не менее некоторые из башен оказались в целости и сохранности. В одной из них эмира ждали: оттуда тотчас выскочил на дорогу тучный, бурно жестикулирующий араб и торопливо заговорил, указывая на длинное строение в стороне. Там находилась конюшня, где людей Малика и его самого поджидали сменные лошади.

Пока седлали свежих коней, а всадники разминали ноги, Джоанна укрылась в тени старой шелковицы. Судя по всему, прежде здесь был прекрасный сад, однако теперь оросительный канал занесло песком, а в полумиле отсюда виднелись руины акведука.

Тем временем эмир приблизился к ней.

— Вы что-то невеселы, моя пери! Утомились?

Джоанна ответила, с трудом подбирая слова:

— Скажите, господин, отчего ваши единоверцы стремятся разрушить все, что им досталось от крестоносцев? В том числе столь необходимые здесь колодцы, прекрасные укрепления и даже акведук, доставлявший воду с гор.

На потемневшем от пыли лице эмира глаза казались черными провалами. В его голосе зазвучал металл:

— Потому что люди ислама не станут пользоваться тем, что оставили после себя презренные кафиры!

Джоанна внутренне сжалась. Словно затем, чтобы еще больше удручить ее, Малик принялся рассказывать, как местные жители уничтожают постройки неверных, кажущиеся возведенными на века. Под надзором каменщиков они расшатывают кирками нижний ряд гранитных глыб, а затем извлекают их оттуда, заменяя деревянными подпорками. Когда вся стена оказывается на подпорках, их обкладывают хворостом и поджигают, и стена рушится. Но далеко не всякая: крестоносцы строили так надежно, что порой здание целиком оседает вниз, накренившись или частично осыпавшись. После этого в нем уже невозможно жить.

Трудно понять, зачем это делается, причем с таким рвением. Или сарацины до сих пор опасаются, что однажды сюда вернутся прежние хозяева?

После короткого привала отряд продолжил путь. Окрестные холмы покрывала скудная растительность, а в ложбинах между ними кое-где виднелись палатки бедуинов из черного войлока. В бедуинских становищах блеяли козы, невозмутимо возлежали, пережевывая жвачку, верблюды, а мужчины в черных одеяниях и женщины с смуглой и сухой, как старый пергамент, кожей занимались привычными делами. Лишь дети бедуинов выбегали к обочине в надежде выпросить у всадников мелкую монетку, но те проносились мимо в облаках желтоватой пыли.

Только теперь Джоанна почувствовала, что начинает уставать. До сих пор ей помогал опыт наездницы, но мало-помалу она начала отставать. Пыль забивала легкие, глаза разъедал пот. Солнце стояло прямо над головой, словно занесенный для удара огненный молот. Еще миля — и конь под Джоанной начал спотыкаться.

Заметил ли Малик ее состояние, или его воины, казавшиеся железными, тоже утомились, но вскоре он велел отряду остановиться у бежавшего по камням мелкого ручья. Пока сарацины поили коней и пили сами, Джоанна отошла в сторону и намочила свое покрывало. Так же поступили и сарацины, весело обливая друг друга. Судя по их оживлению, они знали, что этот переход — последний.

Эмир подвел Джоанне ее лошадь.

— Вы великолепно держались, Джованна. Но скоро уже Назарет, где вас напоят шербетом и дадут отдохнуть. Если, конечно, вы захотите — ведь христиане так нетерпеливы, когда у них появляется возможность преклонить колени у своих святынь.

— Я полагаю, что окажусь столь же нетерпеливой.

— О, я и не сомневался, — засмеялся эмир. Внезапно лицо его стало серьезным: — Должен предупредить, что, несмотря на всю вашу горячность, вы не должны обнаруживать, что вы — христианка. Если, конечно, не хотите привлечь к себе внимание. Ибо даже я не смогу оградить вас, если по городу разнесется весть о знатной женщине из кафиров, пробравшейся в самое сердце земли, где почитают Пророка!

Джоанна пообещала соблюдать осторожность. Мысль, что вскоре она окажется в святых местах, воодушевила молодую женщину, вернула ей силы. И когда отряд начал спускаться в небольшую долину, раскинувшуюся среди холмов Галилеи, и вдали показались светлые домики под зеленой сенью смоковниц, по ее лицу потекли слезы радости.

Назарет!

Едва они въехали в город, эмир Малик покинул Джоанну, приставив к ней трех вооруженных воинов, а сам помчался дальше. Молодая женщина спешилась на узкой улочке и едва смогла устоять. Пришлось ухватиться за стремя, ибо ноги совершенно одеревенели после столь долгого переезда. И все же Джоанна была счастлива. Она на Святой земле!

Охранники отвели ее в небольшой дом, где она утолила жажду и перекусила куриным супом, заправленным мукой, луком, яичными желтками и пряной зеленью. Издали доносилось пение муэдзина, и внезапно оно показалось Джоанне кощунственным в этом городе, где ангелы спустились на землю, дабы принести Марии и всему человечеству благую весть. Но с этим ничего нельзя было поделать, и она, закутавшись до самых глаз, вышла на улицу и едва не наткнулась на оборванного старика в грязной чалме. Он что-то бормотал, повернувшись лицом к Мекке и низко кланяясь, а затем опустился на колени на расстеленную циновку и уткнулся лбом в землю. Он то выпрямлялся, то снова падал ниц, время от времени повторяя: «Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! Субхана раббияль-а'ля!»[140]