Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев

— Какой люди тут живут? Однако, ваши. Эвенк зачем сюда придёт? — в раздумье говорит Улукиткан.

— Здесь где-то должно быть подразделение реконгносцировщика Глухова. Может быть, он?

— Ваши или наши — нужно заехать, — вмешивается в разговор Трофим, и мы направляемся к реке через кочковатую марь.

Собаки прорываются вперёд, но быстро возвращаются, значит, там чужие. Кто же это может быть?

С трудом выбираемся к реке. На берегу, под толстой лиственницей, дымится костерок, рядом с ним, подпирая спиной ствол дерева, сидит молодой парень. Он что-то достаёт из тощей котомки, кладёт в рот и лениво жуёт. Во взгляде, которым он встретил нас, полное равнодушие. Он даже не встал, будто ему было лень пошевелить длинными ногами. Кучум подошёл к нему, бесцеремонно обнюхал, посмотрел нахально в глаза и, решив, что человек свой, лёг рядом. Это был рабочий из нашей экспедиции. Мы его сразу узнали.

— Здорово! Откуда идёшь? — спросил его Василий Николаевич.

— Откуда бы ни шёл — там меня уже нет.

— Ишь ты, ершистый какой, и здороваться не хочешь? Звать-то тебя как?

— Ну, Глеб…

— Имя подходящее. Что же ты тут делаешь?

— Вчерашний день ищу.

— Да ты, парень, опупел, что ли, делом спрашиваю — куда идёшь? — повторяет сдержанно Василий Николаевич.

— В жилуху… — бурчит недовольно тот.

— Видать, широко шагаешь, штаны порваны да и подмёток не осталось, — говорит ему Василий Николаевич и оборачивается ко мне. — Останавливаться придётся, чего-то неладное с парнем. Да и время уже обедать.

Мы быстро развьючиваем оленей, но животные не идут кормиться, так и остаются возле дымокуров. Меня очень встревожила эта неожиданная встреча. В поведении Глеба какая-то странность. Не случилось ли чего в подразделении? Разные мысли полезли в голову.

— Ты у Глухова работал? — спрашиваю я.

— У него.

— Где же он сейчас?

— По речке Лючи двинулся вверх.

— Разве на Окононе закончили работу?

— Кончили, иначе не поехали бы на Лючи.

— А ты почему не пошёл с отрядом?

— Ну чего пристали? Не пошёл, и весь сказ. Что я, пленный, что ли?

Глеб молча встал, расшевелил ногою костёр и, не поднимая головы, упёрся взглядом в огонь. В позе упрямство. Длинные руки кажутся ненужными, он не знает, куда их деть. Ноги тонкие, слабые. Лицо до крови изъедено комарами. Достаточно взглянуть на носки развалившихся сапог, перевязанных верёвочкой, на разорванную штанину, чтобы увидеть беспомощность этого человека.

— Как же это ты, собравшись в такую дальнюю дорогу, не запасся шилом, дратвой и иголкой для починки, ведь через пять километров будешь голый и босый?! — спрашивает Василий Николаевич. — И неужели ты думаешь, что отсюда можно человеку, не знающему местности, выбраться?

— На плоту уплыву… — упрямится тот.

— На плоту? А знаешь ты, как вяжется плот и можно ли по Зее плыть? За первым поворотом пропадёшь,

— Э-э, какой люди! — возмущается Улукиткан. — Куда идёт — не знает, что слепой. Тут дурной тайга, кричи, зови, никто не придёт…

— Зачем ты ушёл от Глухова? Что, произошло у вас?

— Говорю, ничего, ушёл и всё!

— Чего вы к парню пристали? — улыбается Трофим. — Сейчас пообедаем, настроение у него исправится, он и сам всё расскажет.

Пока готовили обед, я заглянул в его рюкзак и поразился, с каким мизерным запасом продовольствия этот человек решил пересечь огромное пространство, отделяющее его от населённых мест! Пригоршни три хлебных крошек, две банки мясных консервов, узелок соли и три кусочка сахару не первой свежести — вот и всё. Ни топора у него нет, ни котелка, ни ложки, ни лоскута для заплаток. Только безумец мог решиться на такой шаг. Или какие-то особые обстоятельства заставили его внезапно бежать из лагеря, прихватив что попалось под руку.

— Как же ты, Глеб, хотел сделать плот? — спрашиваю я. — Ведь у тебя и топора нет!

— Натаскал бы валежника…

— Из валежника плоты не вяжут, сразу на дно пойдёшь. Нужен сухостой, а его без топора не возьмёшь. Глеб молчит, но взгляд его отмяк.

— Может, закурить дадите? — говорит он просящим, извиняющимся тоном.

— Давно бы так, а то лезешь поперёк. Садись рядом. С хорошим человеком приятно посидеть, — приглашает Василий Николаевич. — Вот тебе кисет, закуривай. Бумажка есть?

— Ничего у меня нет…

— Ну и путешественник! Сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

— Внуки есть?

От неожиданности Глеб смеётся, широко раскрывая зубастый рот.

— Да ты ведь весёлый парень, чего притворяешься! — и Василий Николаевич протягивает ему сложенную узкой лентой газету.

Все стали сворачивать цигарки.

Не курил Глеб, видимо, долго. Глотает дым жадно и рассматривает нас помутневшими глазами.

Нам ничего не оставалось, как взять его с собою, независимо от того, хочет он этого или нет. Хорошо, что всё так удачно сложилось, иначе он погиб бы, не пройдя и одной трети намеченного расстояния, — развязка настала бы куда раньше: тайга безжалостна к беспомощным!

После обеда мы сразу стали готовиться в путь. Животные так и не покормились. В лесу предгрозовая духота и комариный гул. Я предложил Глебу привязать свою котомку на вьюк оленя, ещё не зная, как он будет реагировать на наше решение взять его с собою. Парень повиновался.

По молчаливому сговору он стал нашим спутником.

Трудно поверить, чтобы здравомыслящий человек мог рискнуть отправиться отсюда один, не зная пути, без продуктов. Вечером я дам распоряжение Лемешу срочно посетить подразделение Глухова и выяснить обстоятельства, при которых ушёл от него Глеб.

Было пять часов, когда караван добрался до отрогов и взял направление на Становой.

Глеб отставал, и нам часто приходилось останавливаться, дожидаться его. Какое-то удивительное равнодушие жило в этом парне.

— Ты пошевеливай ногами, всех задерживаешь, — кричит ему Василий Николаевич.

Но ему хоть бы что!

Тучи несли на могучих плечах дождь, воздух холодел. Далеко над хребтом сверкала молния.

Улукиткан с опаской поглядывал на небо, поторапливал уставших животных. — Ему непременно хотелось дотащиться до устья реки Лючи, там и место затишнее, и хороший корм для оленей. Вот караван вынырнул из высокоствольной береговой тайги, прошёл краем горы и упёрся в отрог, обрывающийся небольшой скалой у реки. Это и было устье Лючи.

Старик соскочил с оленя, стал что-то рассматривать под ногами. Мы подошли к нему.

— Два-три дня назад тут люди ходи с оленями.

— Это наш отряд… Мы тут ночевали на острове… — пояснил Глеб.

Поскольку нам всё ещё оставались неизвестными обстоятельства, заставившие Глеба сбежать из подразделения, я попросил Улукиткана проехать верхом следом Глухова и узнать, действительно ли он ушёл вверх по Лючи. А сами мы с караваном остановились на берегу реки, как раз против устья, где она сливается с широким шумным потоком Зеи.

Междуречье