Ящик водки - Альфред Кох

В Испанию я в том году впервые съездил. В Памплону, на фиесту. И там понял такую вещь: «Увидеть корриду один раз – значит, ничего не увидеть, а только все испортить. Если в вашем распоряжении только один шанс, так лучше и не ходите. Иначе вы оттуда вынесете самое превратное впечатление. А пообвыкнетесь немного, так постепенно, может, и вас захватит этот испанский азарт и вы поддадитесь магии тавромахии. Утеря этой корридной девственности происходит довольно быстро – в следующий же раз. На второй корриде уже не столько морщишься от обильной крови, но испытываешь даже некоторое удовольствие, от которого не отказываться же на всю оставшуюся жизнь из-за одного-то первого болезненного раза?

И потом, есть такая версия: бык символизирует мрак, варварство и тупую силу, а матадор – человека, цивилизацию и свет. Вспомните пикассовскую (испанец!) «Гернику»: там страшный бык победил матадора – Гернику разбомбили война и бычья мутность фашизма.

Да, коррида – не такое зрелище, на которое пришел бы профан, все понял и оценил. Это как опера, на которой дилетанту – без подготовки – смертельно, до сонливости, скучно. Тут надо столько всего знать, кучу тонкостей!

А почитателей и знатоков корриды в мире, полагаю, поменьше, чем оперных фэнов, тут еще меньше места для непосвященного.

А правду говорят, что самая настоящая коррида – в Памплоне, что все остальное с ней не сравнится? Ну, не совсем так. Тут публика добрая, пьяная, ей что ни покажи – довольна. Другое дело в Мадриде. Зритель там все тонкости знает и жутко требовательный: чуть что не так, свистит и орет. Попробуй в Мадриде матадор подставить быку пустую мулету вместо себя! Это позор. А в Памплоне такое сплошь и рядом: мулета напротив быка, а матадор сбоку стоит…»

Еще у меня весной 94-го, в марте, была историческая поездка, на тот момент: никто в те времена не ездил на вручение «Оскаров», а я слетал туда. И сочинил текст. Это было очень давно – тогда еще не было прямых рейсов на Лос-Анджелес. И приходилось добираться с пересадкой – к примеру, из Сан-Франциско.

Было страшно: а вдруг не пустят? Про что я вообще буду писать? А если никто не даст интервью? Что, вот так и вернусь пустой? Скажу, мол, обосрался? Но – как-то все сложилось. Я после еще туда наезжал временами, пока не наскучило; каждый раз одно и то же, все те же фальшивые восторги, призванные замаскировать тот факт, что «Оскары» – это голый пиар, не более того…

– Видный кинокритик Денис Горелов сравнивал чеченских полевых командиров с индейскими вождями. Типа американцы краснокожих расхерачили по полной программе, а мы со своими чичкаемся.

– Ничего подобного. Между ними большая разница! Полевой командир Шамиль Басаев отличается от полевого командира Чингачгука принципиально. Басаев нам свою землю не продавал, денег за нее не получал, мы ее забрали, а они с этим не согласились. Не было сделки!

– А так ли это? Точно ли не согласились? А как же Шамиль (не Басаев, а его великий предшественник), который сдался русскому царю и поехал со своим гаремом жить в Калугу, вместо того чтоб пасть в бою или партизанить до конца в горах? Теперешние чечены – его правопреемники. А Джохар Дудаев, который на службе у белого царя дослужился до генерала и только после этого вспомнил про незалежнiсть – и поехал строить чеченскую государственность? Не есть ли это хотя и косвенные, но железные доказательства того, что наши полевые командиры не в своем праве? Что массовое вступление чеченов в компартию и в военные училища – это посильнее продажи Манхэттена? Что, много в Штатах генералов-индейцев? То-то же. Но в любом случае война есть война, и если уж чеченцы в нее ввязались и не сдаются, то она должна идти до конца: либо до водружения чеченского флага над Кремлем – наверно, так они формулируют задачу, иначе зачем же и влезать было, – либо, что тоже логично, до последнего чеченца.

– И тем не менее. Сделки купли-продажи не было. Была военная победа в 1856 году. Покорение. Усмирение. Капитуляция перед лицом неизбежного геноцида. Осознанная необходимость подчиниться, мимикрировать, против воли принять правила игры. Так оно и есть. Однако вот индейского варианта – продажи своей земли за деньги, отдавая себе отчет в совершаемом, абсолютно добровольно, этого – не было. Чечены нам свою землю не продавали. Мы ее у них забрали.

– Не важно. Это не наш вопрос. Не мы ее забирали, не нам ее и отдавать. Я не собираюсь скальпы снимать ни с тех, ни с этих, и Верной Рукой, другом индейцев, я тоже не намерен становиться. Индейцы, чечены – мы про них как-то очень кстати заговорили. Поскольку у нас на повестке дня – приватизация в России, при том что у русских наряду с чеченами и индейцами очень слабое уважение к частной собственности…

Комментарий Свинаренко

Я говорю про ту собственность, которая принадлежит не им, а кому-то постороннему… На днях мы что-то похожее обсуждали с одним нашим товарищем, весьма, по любым меркам, состоятельным человеком (не будем называть его фамилию). Так он сетовал, что вот нету у нашего народа уважения к этой самой частной собственности. К священному ее характеру.

Священность ее мне непонятна. Ну пусть будет частная собственность и пусть закон ее охраняет. Но мне скучен этот пафос, мне неприятно, когда при обсуждении частной собственности у людей загораются глаза. Ах, ах! Священная она, видите ли! Еб твою мать! Вот про то, что, к примеру, жизнь у человека нельзя отнимать, – никто не орет, не блажит. Свобода там, защита прав каких-нибудь – это как бы в рабочем порядке, а нет – так и ладно. Но как про частную собственность речь заходит – так сразу пафос. Это как-то не очень красиво. Вот наш знакомый журналист Пьяных очень тепло отзывается о капиталистах, он так это понимает, что у них миссия, что они спасают страну и вообще в таком духе. И это мне не очень понятно, это из того же ряда. Я понимаю, когда люди снимают шляпу перед матерью Терезой, которая бесплатно возилась с убогими и омывала их язвы, – это да. Но капиталист, он просто наживается лично – и все, он бабки колотит. Живет и работает для себя. Я ничего против этого не имею. Но пафос-то к чему тут? Глупо любить человека только за то, что он капиталист. Работа себе и работа. Не самая благородная, скажу я тебе. Принадлежность к некоторым профессиям – в этот список наряду с бизнесменами входят еще журналисты и проститутки – уже бросает тень на человека. Если у него такое ремесло, то скорей всего что-то с ним не в порядке и он еще должен оправдаться, доказать, что не верблюд.

И вот наш капиталист излагал выстраданное: «Когда же у нас введут передовой закон, как в Америке, чтоб можно было убивать всякого, кто залез к тебе на участок, на твою частную собственность?» Он припомнил, как в «Литгазете» при советской еще власти клеймили человека – он стрелял в мальчика, который залез воровать вишни. И пафос речи нашего бизнесмена был такой: мальчик лезет воровать, ему стрельнули в жопу солью, и такой кипеш! Вместо того чтоб через газету поддержать честного дачника и заклеймить воровство… А там, по-моему, не солью стреляли, а картечью, и мальчику не просто жопу поцарапало – а его то ли убили, то ли он инвалидом остался… Вот такой пафос. И я только потом сообразил: а что же меня смутило в этой беседе? Вот что. Нельзя так внезапно на голом месте научить людей уважать эту самую собственность! Надо б сперва озадачиться этим нашим уцелевшим олигархам и проявить инициативу по проведению реституции. Иначе нехорошо выходит. Вот что в 1917-м отняли, это как бы чепуха, плевать. А вот что у нас замахиваются забрать – так тут караул! Нет уж, давайте Рукавишникову Саше отдадим собственность его предков купцов в Нижнем Новгороде. Тогда он станет мультимиллионером и тебе не придется давать ему денег на отливку памятника Александру Второму. Он сам таких памятников отольет сколько захочет и еще тебе денег даст в долг. Вот сперва – или параллельно – разобраться с возвращением награбленного в революцию, а дальше требовать уважения к священному характеру частной собственности… А ты говоришь – индейцы понимали, что чье.