Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари - Сергей Кузнецов

Выпущенные со временем из тюрьмы в 1922 году все Голицыны, кроме Гунчика, в том же году получили разрешение на выезд.

Марьино осенью 1926 года перевели на хозрасчет. Вместо дома отдыха там был организован платный пансионат. Все тот же М.Ф. Хомутов, игравший роль «хозяина», составил ряд документов, регламентирующих жизнь учреждения. Правилами внутреннего распорядка в целях охраны дома не допускалось:

«— употребление спиртовок, бензинок и примусов;

— бросание спичек и окурков на пол и лестницы;

— оставление в комнатах зажженных ламп, свечей и самовольное топление печей и каминов;

— перенесение вещей из комнат в другие помещения;

— приглашение гостей без разрешения администрации усадьбы;

— постановка посуды с водой на мебель без подставок;

— запаздывание к столу в часы питания;

— ходьба по крышам».

На «проверяющих» Марьино после революции всегда производила неизгладимое впечатление галерея портретов собак

Кроме того, после обеда предписывалось соблюдать полную тишину в течение двух часов. Купание в реке регламентировалось по половому признаку, что, вероятно, было связано с отсутствием специальной одежды. Мужчины могли принимать водные процедуры до девяти часов утра, с часу до двух и после шести часов вечера, женщины — с девяти до десяти, с двенадцати до часу и с четырех до шести часов вечера. Дети в пансионат не допускались.

Проживающих ожидал чай в десять часов утра, обед в два часа, чай — в пять часов и ужин — в восемь. Входные двери и ворота закрывались в двенадцать часов ночи. К утреннему чаю подавались молоко, яйца, белый и черный хлеб, разные молочные каши и, «смотря по возможности, другая закуска». Обед состоял из трех блюд. Послеобеденный чай предполагал белый хлеб, масло и молоко. На ужин предлагались чай, молоко, простокваша, яйца и мясное блюдо, винегрет и другие закуски.

Фрагмент одной из докладных записок о Марьине

30 января 1928 года Главнаука предложила принять Марьино в свое ведение Историко-бытовому отделу ГРМ (Государственного Русского музея), на который власти возлагали определенные надежды. Вскоре над музеем разразилась гроза. Ее причиной стала направленная в Ленинградский ОКРОНО (Окружной отдел народного образования) и президиум Ленинградского Окружного исполкома «докладная записка» члена ВЦИК Ф.Х. Гусарова. Она гласила: «…20 января мне пришлось делать доклад о работе сессии на перевыборном собрании Андреяновского сельского совета… Приехав на место в указанное селение, мне пришлось остановиться на ночлег, в доме бывшего князя Голицына, у сторожа, жена которого кандидат партии, сюда пришел также избач — член партии. Ознакомившись о подготовке к перевыборам, в нашей беседе перешли к обсуждению об истории дома, в котором мы находились. Избач и жена сторожа подробно рассказали, что представляет из себя музей быта — это только ширма. При нем имеется дом отдыха, занимающий весь верхний этаж. И вот сюда летом приезжают много публики. На мой вопрос, что кто приезжает на отдых, то мне ответили, что рабочих, конечно, и духу нет… Приезжающие усердно посещают церковь. В распоряжении музея имеется 20 десятин земли, которые находятся под покосом. И смотритель продает покос кому хочет, без учета классовой линии предоставлять нуждающейся бедноте. Мы решили утром детально музей осмотреть, что и было сделано… На всех нас присутствующих музей ничего не произвел особенного, что мы не видели.

…1) необходимо проверить, кто посещает этот музей и дом отдыха, 2) проверить целесообразность существования этого музея, 3) обратить серьезное внимание на заявление и просьбу крестьян, которые просят открыть в этом доме сельскохозяйственный техникум, мотивируя это тем, что их в старое барское и царское время угнетали и эксплуатировали эти князья и сейчас этот дом не посещают рабочие. А наши дети не могут попасть в высшие учебные заведения… Произвести расследование с политической и экономической точки зрения. Моя просьба этот музей уничтожить и этот дом в 113 комнат использовать целесообразнее, по просьбе крестьян. Потому что сейчас детей крестьян мы не должны учить заводскому и фабричному ремеслу. Когда мы перестраиваем сельское хозяйство, то и нужно их учить этому».[306]

В этой описи марьинских вещей наиболее любопытен пункт 50, скромно оценивающий, вероятно, все же не мраморный, а гипсовый (работы Гишара) скульптурный бюст графа А.П. Строгонова

До весны 1930 года музею удавалось сдерживать подобные атаки, но затем сложный и запутанный клубок проблем, где доминировали мировой экономический кризис и внутриполитическая борьба в СССР, заставили его отказаться от прав на Марьино. Впрочем, книги и картины начали покидать имение еще раньше.

В октябре 1928 года Уполномоченный Народного комиссариата просвещения предложил Русскому музею допустить эксперта Госфонда H.A. Юдина и двух англичан для осмотра библиотеки усадьбы Марьино.[307] Согласно домовой книге, 19 и 20 октября в имении действительно побывали два англичанина — Лесли Фридерикович Чондей (именно так, на русский манер, был записан этот человек) и Персиваль Мьюр, а также американец Андрей Уалей. В ближайшие два года иностранные издания были переданы в «Международную книгу», Институт Маркса и Энгельса, Бакинский университет, Государственную центральную книжную палату, ноты — в Музыкально-исторический музей Советской филармонии для организации Государственного музыкального музея (в настоящее время хранятся в Кабинете рукописей Российского института истории искусств).

Так было уничтожено книжное собрание Марьино.

6 января 1930 года Хомутов получил полномочия передать АО «Госторг» (Акционерному обществу государственной торговли) предметы для Госфонда. 30 марта Главнаука распорядилась усадьбу ликвидировать и передать здание Облоно.

Чугунные столбы и цепи были сданы в Рудметалл, где бесславно закончили свое существование. «Мраморная книга» Е.И. Есакова вместе с другими альбомами попала в Русский музей. Гипсовый бюст графа Александра Павловича (вместе с «тумбой» — постаментом) был продан в ГУМе за 25 рублей, мраморный — оказался на строгоновском аукционе 1931 года в Берлине, где был приписан французскому скульптору и определен как изображение графа Павла Александровича. После аукциона вещь исчезла.

Документ, подводящий черту под историей усадьбы