Шантарам - Грегори Робертс

И я вновь загнал в руку серебряную пулю и вновь очутился на дрейфующем плоту. Зная, что ответ хранят плотогоны над моей головой, я был уверен, что всё пойму, стоит только увеличить дозу и ещё, и ещё немного…

Пробудившись, я увидел над собой свирепое лицо человека, что-то говорившего на непонятном мне языке. Безобразное, злое лицо, прочерченное глубокими линиями, идущими изогнутыми горными хребтами от глаз, носа и рта. Лицо имело руки, сильные руки: я почувствовал, как меня поднимают с плота-кровати и ставят на подгибающиеся ноги.

– Пошёл! – рычал Назир по-английски. – Пошёл сейчас же!

– Да иди ты, – медленно проговорил я, сделав паузу, чтобы добиться максимального эффекта, – куда подальше.

– Пошёл, ты! – повторил он.

Гнев клокотал в нём так близко к поверхности, что его всего трясло, а рот непроизвольно раскрылся, обнажив нижний ряд зубов.

– Нет, – сказал я, вновь направляясь к кровати. – Это ты уходи!

Он схватил меня и развернул к себе лицом. В его руках ощущалась гигантская сила. Он словно стальными тисками сжал мои запястья.

– Сейчас же пошёл!

Я находился в комнате Гупта-джи уже три месяца. Каждый день мне давали героин, кормили через день, единственным моционом была короткая прогулка в туалет и обратно. Тогда я этого не знал, но я потерял двенадцать килограммов веса, тридцать фунтов лучших мускулов моего тела. Я был слабым, тощим и ничего не соображавшим от наркотиков.

– Ладно, – сказал я, изобразив на лице улыбку. – Хорошо, я пойду. Мне надо забрать свои вещи.

Я кивнул на столик, где лежали мои часы, бумажник и паспорта, и тогда он ослабил свою хватку. Гупта-джи и Шилпа ждали в коридоре. Я собрал пожитки, рассовал их по карманам, притворившись, что готов слушаться Назира. Когда мне показалось, что подходящий момент настал, я развернулся и ударил его правой сверху вниз. Этот удар имел бы эффект, если бы я был здоров и трезв. А так я промахнулся и потерял равновесие. Назир заехал мне кулаком в солнечное сплетение, как раз под сердцем. Я согнулся пополам, беспомощный и задыхающийся, но с плотно сжатыми коленями и на твёрдых ногах. Он поднял мою голову левой рукой, держа её за прядь волос, размахнулся правой, сжатой в кулак на высоте плеч, застыл на мгновение, прицеливаясь, а потом всадил кулак мне в челюсть, вложив в этот удар всю силу своей шеи, плеч и спины. Я видел, как вытянулись губы Гупта-джи, как он резко отвёл свои искоса смотрящие глаза, и тут лицо его взорвалось снопом искр, и мир стал темнее пещеры, полной спящих летучих мышей.

Первый раз в жизни я испытал столь глубокий нокаут. Казалось, моё падение бесконечно, а земля невообразимо далека. Через некоторое время я смутно ощутил, что двигаюсь, словно плыву в пространстве, и подумал: «Всё хорошо, это только сон, наркотический сон, я могу проснуться в любую минуту и принять новую дозу».

И вот я с грохотом рухнул, вновь оказавшись на плоту. Но моя кровать-плот, на которой я плыл три долгих месяца, стала другой – мягкой и гладкой. Здесь стоял новый изумительный запах превосходных духов «Коко». Я хорошо знал его, так пахла кожа Карлы. Назир протащил меня на плечах вниз через лестничные пролёты, выволок на улицу и швырнул на заднее сиденье такси. Карла была там: моя голова покоилась на её коленях. Я открыл глаза, чтобы увидеть её прелестное лицо, и прочёл в её зелёных глазах сострадание, участие и ещё нечто. То было отвращение – к моей слабости, пристрастию к героину, потаканию своим порокам, к вони от моего запущенного тела. Потом я почувствовал на своём лице её руки, словно плач, и её пальцы, ласково, как слёзы, касались моей щеки.

Когда такси наконец остановилось, Назир поднял меня на два лестничных пролёта вверх, легко, будто мешок пшеницы. Я вновь пришёл в себя, и, свешиваясь с его плеча, смотрел на Карлу, поднимавшуюся по ступенькам вслед за нами. Даже попытался ей улыбнуться. Мы вошли в большой дом через заднюю дверь, ведущую в просторную современную кухню, и очутились в огромной гостиной с открытой планировкой: одна стена из стекла выходила на золотой пляж и тёмно-синее, как сапфир, море. Перевалив меня через плечо, Назир с куда большей деликатностью, чем можно было от него ожидать, прислонил меня к груде подушек у стеклянной стены. Последний удар, полученный мной от Назира, прежде чем он похитил меня из заведения Гупта-джи, оказался слишком сильным. Я так и не вышел из состояния грогги: меня вело из стороны в сторону. Непреодолимое желание закрыть глаза и отдаться блаженному забытью накатывало на меня волна за волной.

– Не пытайся встать, – сказала Карла, опускаясь на колени и промокая влажным полотенцем моё лицо.

Я рассмеялся: меньше всего мне сейчас хотелось вставать. Смеясь, я смутно ощутил сквозь наркотический дурман боль на кончике подбородка и в челюсти.

– Что происходит, Карла? – спросил я, отметив про себя как странно звучит мой надтреснутый голос.

Три месяца полного молчания и душевного тумана исказили мою речь, как у человека, страдающего дисфазией, голос мой был скрипучим, невнятным.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я. – А я почему здесь?

– Ты бы хотел, чтоб я оставила тебя там?

– А как ты узнала, где я? Как нашла меня?

– Это сделал твой друг Кадербхай и попросил, чтобы я привезла тебя сюда.

– Попросил тебя?

– Да, – сказала она, глядя на меня так пристально, что её взгляд, казалось, разрезал окутавший меня дурман подобно восходу солнца, рассеивающего туманную дымку.

– А где он?

Она улыбнулась грустной улыбкой: вопрос был некорректным. Я уже понимал это: действие наркотиков постепенно ослабевало. У меня появился шанс узнать всю правду или ту её часть, которая была ей известна. Если бы я задал ей правильный вопрос, она бы сказала мне всё как есть, потому что была готова к этому – вот что означала сила её взгляда. Возможно, она даже любила меня, во всяком случае, это чувство зарождалось в ней. Но я не сумел задать нужный вопрос: я спросил не о ней, а о нём.

– Не знаю, – ответила она, приподнявшись и встав рядом со мной. – Ожидалось, что он здесь будет. Думаю, он скоро появится. Но я не могу ждать: мне надо идти.

– Что? – Я привстал, пытаясь отодвинуть тяжёлые, как камень, шторы, для того, чтобы видеть её, говорить с ней, не дать ей уйти.

– Мне надо идти, – повторила она, решительно направляясь к двери; там её ждал Назир: его мощные руки, как ветви из ствола дерева, выступали из распухшего тела. – Ничего не могу поделать. До отъезда надо успеть очень много.

– До отъезда? Что ты имеешь в виду?

– Я снова уезжаю из Бомбея. Появилась работа, очень важная и я… её надо сделать. Вернусь недель через шесть-восемь. Может быть, тогда увидимся.

– Это какое-то сумасшествие, ничего не понимаю. Лучше бы ты оставила меня там, если всё равно меня покидаешь.

– Послушай, сказала она, улыбаясь и стараясь не терять терпения, – я вернулась только вчера и мне нельзя задерживаться. Я даже в «Леопольд» не ездила. Только Дидье утром встретила, он поздоровался мимоходом и всё. Не могу здесь оставаться. Согласилась только вытащить тебя из этого самоубийственного пакта, который ты заключил сам с собой у Гупта-джи. Теперь ты здесь, в безопасности, и мне надо уехать.

Она повернулась к Назиру и заговорила с ним на урду. Я понимал только каждое третье или четвёртое слово из их разговора. Слушая её, он рассмеялся и с привычным презрением взглянул на меня.

– Что он сказал? – спросил я, когда они замолчали.

– Тебе это будет неприятно слышать.

– Но я хочу знать.

– Он думает, что ты не справишься. Я сказала ему, что ты перестанешь принимать наркотики, переживёшь ломку и подождёшь здесь, пока я не вернусь через пару месяцев. А он не верит: мол, побежишь искать дозу сразу, как начнётся ломка. Я заключила с ним пари, что ты справишься.

– Какую сумму ты поставила на кон?

– Тысячу баксов.

– Тысячу баксов, – повторил я задумчиво.

Ставка была внушительной, а шансы неравными.

– Да. Это все его наличные, то, что оставлено на чёрный день. Он бьётся об заклад на всю эту сумму, что ты сорвёшься. Говорит, ты слабый человек, поэтому принимаешь наркотики.

– А ты что ему сказала?

Она рассмеялась. Так редко можно было видеть и слышать, как она смеётся, что я вобрал в себя эти яркие округлые звуки счастья как еду, питьё, наркотик. Я был болен и одурманен, но прекрасно понимал, что в этом смехе моё величайшее сокровище и радость, – заставить эту женщину смеяться и ощущать лицом, кожей как этот смех журчит, срываясь с её губ.

– Я сказала ему: хороший мужчина настолько силён, насколько это нужно правильной женщине с ним рядом.

Потом она ушла, а я закрыл глаза, а когда открыл их час или день спустя, обнаружил, что около меня сидит Кадербхай.

– Утна хаин, – услышал я голос Назира. – Он проснулся.