Три зимовки во льдах Арктики - Константин Бадигин

Как хотелось нам подать ледоколу «И. Сталин» ответный сигнал! Но из-за нелепой случайности мы были лишены возможности это сделать: как раз накануне наш старший механик, вынув из прожектора зеркало, чтобы протереть его, поскользнулся и упал. Зеркало разбилось на мельчайшие кусочки.

Я решил попытаться заменить чем-либо разбитый прожектор. У нас сохранилась мощная лампа в 1000 свечей. Присоединив ее к проводке, мы зацепили лампу фалинем и начали осторожно подтягивать под самый клотик гротмачты.

Вызвав еще раз по телефону капитана ледокола, я сообщил:

- Прожектор видим ясно, совершенно ясно на юго-юго-востоке. Через полчаса подготовим свое освещение. Желаю успеха!..

В 15 часов наша тысячесвечовая лампа была поднята под клотик. Механики пустили в ход «Червоный двигун», и лампа вспыхнула ярким светом. Но, к сожалению, ее свет не мог заменить направленного луча прожектора, и некоторое время спустя пришлось лампу выключить.

В 12 часов 50 минут 3 января нам и штурманам ледокола «И. Сталин» удалось одновременно определить свои координаты. «Георгий Седов» находился на 80°56',0 северной широты и 3°10' восточной долготы. «И. Сталин» в то же самое время был на 80°33' северной широты и 4° 15' восточной долготы.

Итак «Георгий Седов» и «И. Сталин» к вечеру 3 января сошлись во льдах как будто бы на очень короткую дистанцию. Не больше трех часов понадобилось бы ледоколу, чтобы преодолеть это пространство, если бы оно было заполнено более или менее разреженным льдом. Но законы арктического мореплавания учат, что самый короткий по расстоянию путь во льдах далеко не всегда является самым коротким путем по затраченному времени. И в самом деле, для того чтобы пройти эти 20-25 миль, мощному ледоколу потребовалось затратить не день и не два, а целую декаду. Только 13 января «И. Сталин» после долгой и упорной борьбы с многолетними льдами подошел к «Седову».

На нашем корабле дни с 3 по 13 января также прошли в упорном труде и серьезных заботах. Но эти заботы были совсем иными, нежели те, которые испытывало командование ледокола. В то время как флагманский корабль штурмовал полосу многолетнего пака, «Седов» испытывал серьезные неудобства от... обилия чистой воды. Окончательно оторвавшись от поля, вместе с которым мы дрейфовали больше года, наше судно беспомощно болталось посреди огромной полыньи. За все десять дней оно не испытало ни одного серьезного сжатия. Такое резкое различие в обстановке, окружавшей корабли, которые находились почти что рядом, представляло собой крайне редкий в морской практике и весьма поучительный случай. Поэтому на обоих судах с огромным вниманием следили за развертыванием событии.

«Седов» уже 3 января был полностью подготовлен к плаванию. Мы могли начать самостоятельную борьбу со льдами в тот же момент, как только нам удалось бы освободиться от тяжелой ледяной чаши, сковывавшей руль и винт. Нам оставалось терпеливо ждать, когда наступит этот момент, бодрствуя на своих постах. Я вернулся к своему дневнику, - благо теперь можно было выкроить время для записей, - и последовательно, час за часом, регистрировал в нем ход событий, развертывавшихся в эти дни.

«4 января. 80°48',0 северной широты, 2°57' восточной долготы. После долгого перерыва снова берусь за перо. Событий много, и все они так значительны!

Сейчас по гринвичскому времени, по которому мы живем, 6 часов утра, но никто еще не ложился спать. Весь экипаж взбудоражен, люди ждут, что встреча с флагманским кораблем состоится с часу на час.

Боюсь, что это все же не совсем так. Ледокол за эту ночь не смог приблизиться к нам ни на одну милю.

Только что я разговаривал с Белоусовым. Он сообщил, что ледокол попал в тяжелые поля и вокруг него идет сильное сжатие. Вырастают огромные торосы. Чтобы зря не тратить уголь, командование экспедиции решило выждать до перемены обстановки.

Михаил Прокофьевич просил, чтобы мы еще раз проверили, виден ли прожектор ледокола. Я выслал из радиорубки на палубу Бекасова; он потушил наш своеобразный маяк-лампу, поднятую на гротмачту, - и несколько минут вглядывался в темноту. Однако ничего разглядеть не удалось, - горизонт закрыт низкими облаками.

Значит, будем ждать лучших времен. Хорошо и то, что в районе „Седова“ не заметно никаких признаков сжатия, которое так беспокоит ледокол...

12 часов. Немного поспал, чувствую себя бодрее. На „Седове“ судовые работы продолжаются своим чередом. Механики заканчивают оборудование парового отопления.

В кают-компании камелек уже не топится. Удивительная вещь! Все время кажется, что чего-то не хватает. Нет прежнего уюта. Не кипит, как прежде, чайник на камельке, не потрескивает уголь, не пышет жаром железная труба. Сколько мы мучились с этими камельками, а вот нет их, и уже начинаем скучать по ним. Что значит сила привычки!

Только что получил телеграмму от Белоусова. Ледокол стоит на прежнем месте в десятибальном торосистом льду. Лед форсировке не поддается. У них, как и у нас, дует северный ветер. Значит, будем дрейфовать, так сказать, коллективно до тех пор, пока ледокол не вырвется из западни, в которую он попал.

23 часа. Все время дуют ветры северной половины горизонта. Свирепствует метель. На горизонте дымка: огней „И. Сталина“ не видим.

Буйницкому удалось определиться. За сутки нас снесло к югу на 8 миль. Это неплохо. Хуже то, что одновременно мы подвинулись на 13 минут по долготе к западу. Чем ближе к Гренландии, тем меньше шансов на скорый выход изо льдов. Ледокол, скованный льдами, по-прежнему стоит на месте... 5 января, 10 часов утра. Полная перемена! Ветер совершил поворот на 180 градусов и теперь дует с юго-востока. Настоящий свежий зюйд-ост с низовой метелью. Это значит, что наш дрейф на юг по меньшей мере замедлится, если не прекратится. Атмосферное давление падает, температура повышается. Надо ждать нового усиления ветра и подвижек.

Токарев только что пустил в ход аварийный двигатель, и корабль озарился электрическим светом. Свет нужен для работы в машинном отделении: там механики ремонтируют центробежную помпу и набивают сальники главной машины, - последняя работа перед пуском в ход!

Пользуясь случаем, мы включили и свои, лампочки. Как-то непривычно писать при электрическом свете - он кажется слишком ярким после наших керосиновых коптилок.

Кинооператоры, находящиеся на борту „И. Сталина“, убедительно просят не убирать нашего зимовочного оборудования. Они хотят, чтобы мы сохранили в неприкосновенности облик дрейфующего корабля. Идя им навстречу, решил оставить в первобытном виде все, что только возможно.

Впрочем, говоря откровенно, мы и сами лишь скрепя сердце ломаем обстановку, с которой так свыклись за эти годы. Боюсь, что мне захочется и в своей московской квартире установить камелек, завесить окна собачьими шкурами и при свете керосиновой лампы распивать чай, пахнущий дымом...