Великая. История «железной» Маргарет - Маргарет Тэтчер

Намерения итальянской стороны еще очевиднее раскрывало письмо итальянского премьер-министра, в котором он предложил условие для дальнейшего перевода полномочий от стран-членов к сообществу без внесения поправок в пакт. Итальянцы дали понять, что занимали умеренную линию, не настаивая на конкретной дате начала 2-го этапа EMU и отмечая, что предложение Британии о «твердой ECU» должно быть рассмотрено всерьез.

Длинный и местами противоречивый список предложений по политическому союзу был подготовлен президентствующей страной, включая планы общей внешней политики, расширенные компетенции сообщества, голосование большинством, более широкие полномочия для Европейского парламента и другие вопросы. Точное предназначение этого документа оставалось неясным. Чего я не знала, так это того, что в кулуарах Италия согласилась с предложением, прозвучавшим от Германии и поддержанным лидерами христианских демократов нескольких европейских стран ранее на закрытом заседании, о том, что GATT на заседании совета обсуждаться не будет.

Канцлер Коль публично высказался в пользу установления крайних сроков для работы IGC и 2-го этапа EMU. Но в преддверии совета в Риме господин Коль предположил, что, возможно, итоги специального совета могут свидетельствовать о «некоем формировании консенсуса вокруг вопроса» конкретной даты начала 2-го этапа. Оставалось впечатление, что немецкий канцлер не может поддаться на убеждения и согласиться на любую дату. Более того, канцлер Коль заявил, что не противился обсуждению GATT в Риме. Он сказал, что осознает важность предложения сообщества по сельскому хозяйству в GATT и согласен, что декабрь – действительно крайний срок по раунду Уругвая. Он также признал, что Германии придется пойти на компромисс. Он готов сообщить плохие новости немецким фермерам в скором времени, но не сию секунду. Очевидно, он старался обозначить Дугласу, что могут быть уступки. Если я была готова помочь ему в ходе дискуссии по GATT, он мог бы помочь мне в ходе дискуссии по EMU и IGC. В действительности, разумеется, это отнюдь не совпадало с его реальной позицией.

Во время обеда с президентом Миттераном в нашем посольстве в Риме в субботу он был сговорчив и дружелюбен. Я сказала, что крайне обеспокоена неспособностью комиссии прийти к соглашению по вопросу переговоров о GATT. Я понимала, что соглашение было почти достигнуто в ходе шестнадцатичасовых переговоров на встрече министров сельского хозяйства и промышленности накануне, но заблокировано Францией.

Миттеран сказал, что все это очень сложно, что сельское хозяйство нельзя рассматривать обособленно и что Европа, а точнее, Франция, не должна делать всех уступок на переговорах по GATT. Он спросил меня, когда я предлагаю поднять вопрос в совете. Я сказала, что в самом начале. Я буду требовать, чтобы совет четко обозначил, что сообщество вынесет предложения на обсуждение в течение нескольких дней. Не сделать этого значит признаться всему миру в протекционизме Европы. Президент Миттеран заметил, что сообщество, разумеется, придерживается политики протекционизма: в этом и было его предназначение.

Президент Франции, однако, согласился, или сделал вид, что согласился со мной в вопросе предложений политического союза. Он действительно был критически настроен по отношению к ряду замечаний Делора, и у него не было времени на Европейский парламент. Он утверждал, что Франция, как и Британия, хотела общей валюты, а не единственной. Это не было правдой. Но позвольте мне проявить доброжелательность, могли возникнуть трудности с переводом. В любом случае я не заметила стремления загнать меня в угол.

Я была хорошо осведомлена о том, в какую цену сообщество ставит свое расположение. Но даже я не была готова к тому, что произошло после формального открытия совета. Синьор Андреотти в самом начале дал понять, что обсуждать GATT не намеревается. Я кратко высказалась, поставив им на вид попытки избежать этой ключевой проблемы в такой момент. Я надеялась, что вмешается еще кто-то, кроме меня. Но только Рууд Лубберс так поступил и высказал свой мягкий протест. Больше никто не был готов выступить в пользу этих срочных и необходимых переговоров.

Затем мосье Делор отчитался о своих недавних переговорах с Горбачевым. К моему удивлению, он предложил, чтобы совет выступил с заявлением о том, что наша граница с СССР должна оставаться в прежнем виде. Я ждала. Но никто не говорил. Я просто не могла все так оставить. Я сказала, что это нужно решать не нам в сообществе, а народам и правительству СССР. Я отметила, что страны Балтии в любом случае были незаконно захвачены и присоединены к СССР. В действительности мы отказываем им в праве на независимость. Делор сказал, что получил от Горбачева заявление о том, что страны Балтии будут освобождены. Я ответила, что мы и раньше слышали подобные заверения от Советского Союза. А что с другими народами СССР, которые тоже захотят покинуть его? В этот момент на мою сторону встали синьор Гонзалез, президент Миттеран и, наконец, канцлер Коль, и эта неразумная инициатива провалилась.

Но атмосфера продолжала ухудшаться. Остальные были намерены включить в коммюнике условия политического союза, ни одно из которых я не готова была принять. Я сказала, что не собираюсь предвосхищать дебаты в IGC, и распорядилась включить это одностороннее заявление в текст. Они также настаивали на том, чтобы последовать предложению Германии о том, что 2-й этап валютного союза должен стартовать 1 января 1994 года.

Я не намеревалась соглашаться и с этим. Я внесла в коммюнике фразу: «Соединенное Королевство, будучи согласным на дальнейшее продвижение за пределы 1-го этапа путем создания нового валютного института и общей валюты сообщества, считает, что решения по сути вопроса следует принимать раньше, чем решения о сроках». Мы не были заинтересованы в компромиссе. Мои возражения прозвучали в каменной тишине. У меня теперь не было поддержки. Мне просто пришлось сказать «нет».

За три года Европейское сообщество перешло от практических дискуссий о восстановлении порядка в финансах сообщества к созданию грандиозной схемы валютного и политического союза, с четким расписанием и без согласованной сути. Теперь, в Риме, начался финальный бой за будущее сообщества. Но мне нужно было вернуться в Лондон, чтобы выиграть другую битву, от которой также зависела судьба Европы, – битву за душу Консервативной партии в парламенте.

Глава 38

Мир, вставший с головы на ноги

Перевод Мищенкова Е.А.

После того как на президентских выборах в США Джордж Буш разгромил своего оппонента из демократической партии, я вздохнула с облегчением, поскольку была уверена, что это гарантирует преемственность. Но после прихода в Белый дом новой команды я вдруг обнаружила, что это правительство рассматривает Германию как своего главного партнера в лидерстве, поощряет интеграцию Европы, казалось, не понимает и недооценивает потребность в сильной противоядерной защите. У меня возникло чувство, что не всегда можно полагаться на американское сотрудничество так, как это было прежде. И это имело огромное значение. Ибо тогда, в 1989 г., коммунистическая система в восточноевропейских странах дала огромную трещину: щели уже расползались во все стороны, и очень скоро развалилось все сооружение.

Эта долгожданная освободительная революция, захлестнувшая Восточную Европу, подняла ряд важных стратегических проблем, и в первую очередь проблему отношения Запада к Советскому Союзу. (Фактически что следовало в новых обстоятельствах понимать под Западом?) Но я также сразу поняла, что эти перемены имели серьезные последствия для равновесия сил в Европе, где будет преобладать объединенная Германия. Теперь возник новый, совершенно иной «немецкий вопрос», который требовалось решать открыто, чем я и занялась.

Как учит история, нет больше той опасности, чем распад империи, и поэтому я предпочла осторожность в нашей политике обороны и безопасности. Решения относительно нашей безопасности, как я утверждала, нужно принимать только после тщательного размышления и анализа характера и направления будущей угрозы. Прежде всего, они должны быть определены не только из желания произвести политическое впечатление «инициативами» в области контроля над вооружениями, но и из необходимости надежно сдерживать агрессию.

За подобный образ мышления и дух высказываний меня прозвали «последним бойцом холодной войны» и, вдобавок, неперестроившимся германофобом. Фактически говорили, что я зануда, которая когда-то, возможно, играла какую-то роль, но которая просто не может идти в ногу со временем. То, что меня воспринимали как карикатуру, я смогла бы пережить: бывало и хуже, но при этом у меня не было сомнений в том, что я была права и что со временем это будет доказано ходом событий.