Голубая комната - Жорж Сименон

Он ехал очень быстро, чтобы поспеть домой к обеду. Жизель поняла, что он выпил. В какой-то момент он разозлился на нее за это! Если он на ней женился, это не дает ей права следить за ним! Ему надоело, что за ним шпионят! Она промолчала, это правда, но уж лучше бы осыпала его упреками.

Он свободен! Он свободный человек, и нравится это его жене или нет, но он глава семейства. Он их всех содержит, он работает как вол, чтобы вытащить их из нищеты. Он отвечает за все!

Она молчала, и он на другом конце стола тоже молчал. Иногда он украдкой бросал на нее немного смущенный взгляд, в глубине души зная, что не прав. Не надо было пить.

— Ты знаешь, я не виноват. Клиентам нельзя отказывать.

— Брамбуа звонил.

Почему она заставляла его лгать? Это унижало и раздражало его.

— Я не успел заехать к нему на ферму, меня задержали в другом месте.

Теперь ты! Теперь ты! Теперь ты!

А Жизель сидела перед ним, что-то ела, стараясь не смотреть на него, чтобы не раздражать еще больше.

Чего Андре ждала от него? Что он убьет жену?

Ну вот! Наконец-то он к этому пришел. Наконец-то отважился разобраться в мыслях, которые теснились у него в голове. Не профессор ли Биго своими осторожными вопросами, которые, словно сверло, проникали глубоко внутрь, помог ему прийти к этому?

Конечно, он не стал говорить ему всего. И, против всей очевидности, продолжал отрицать наличие писем.

И, тем не менее, именно в тот день, когда он получил последнее послание, после четырех порций крепчайшей местной водки, которая обжигала горло, во время обеда с женой он задал себе этот вопрос.

Этого ли хотела от него Андре? Чтобы он убил свою жену?

Вдруг, безо всякого перехода, раздражение отступило, и он вдруг расчувствовался. Да, он виноват. Его обуяло желание попросить прощения. Он перегнулся через стол и схватил жену за руку:

— Послушай! Не сердись. Я просто слегка захмелел.

— Поспи после обеда.

— Тебе это неприятно, да?

— Нет.

— Я знаю, что да. Я плохо себя веду.

Интуиция подсказывала ему, что он ступил на опасный путь.

— Жизель, ты сердишься на меня?

— За что?

— Ты беспокоишься за меня, скажи.

— Мне бы хотелось, чтобы ты был счастлив.

— А ты думаешь, что это не так? Да? И чего мне, по-твоему, не хватает? У меня лучшая на свете жена, дочка, которая на нее похожа и которую я обожаю, красивый дом, дела идут прекрасно. Скажи, почему бы мне не быть счастливым? Ну да, у меня бывают проблемы. Если ты родился в хибарке без водопровода и электричества, не так-то просто открыть свое дело, как некоторые себе воображают. Подумай, какой путь я проделал с тех пор, как встретил тебя в Пуатье, — я был всего лишь простым рабочим.

Он говорил, говорил, возбуждаясь все сильней:

— Я самый счастливый из мужчин, Жизель, и, если кто-то утверждает обратное, передай ему от меня, что он врет. Самый счастливый из мужчин, слышишь?

Слезы брызнули у него из глаз, рыдания сдавили горло, он бегом бросился на второй этаж и заперся в ванной.

Жена никогда ему об этом не напоминала.

— Прошу прощения, господин Фальконе, что снова задаю вам этот вопрос. Это в последний раз. Вы получали письма?

Тони покачал головой, словно говоря, что ему не остается ничего другого, как отрицать. Дьем был готов к этому и повернулся к секретарю:

— Пригласите мадам Депьер.

Если Тони и вздрогнул, то едва заметно. Во всяком случае, он не выказал того волнения, какого ожидал следователь. Отчасти еще и потому, что для всего Сен-Жюстена мадам Депьер была мать Николя и никому бы в голову не пришло называть так его жену. Невестку звали Андре или, для старшего поколения, дочка Фермье.

Он недоумевал, каким образом свидетельство старухи бакалейщицы могло бы прояснить дело с письмами. Перспектива оказаться с ней лицом к лицу была ему неприятна, не более того. Он машинально встал и ждал, полуобернувшись к двери.

И вдруг, когда она открылась, он оказался лицом к лицу с Андре. Ее сопровождали адвокат, крепкий румяный человек, и один из жандармов, но он видел только ее бледное лицо, казавшееся еще бледнее из-за черного платья.

Она тоже пристально на него смотрела, совершенно спокойно, лишь улыбка смягчала черты ее лица, и казалось, она так же спокойно опять взяла над ним власть, завладела добычей.

— Здравствуй, Тони.

Ее грудной глуховатый обволакивающий голос. Он не ответил: «Здравствуй, Андре». Он не смог, да и не хотел. Только неловко кивнул ей, обернувшись к Дьему, как бы прося у него защиты.

— Снимите с нее наручники.

Все так же улыбаясь, она протянула руки жандарму, раздался так хорошо ему знакомый двойной щелчок. Когда Тони изредка встречал ее в Сен-Жюстене после смерти Николя, он не заметил, что она носит траур. В тюрьме ее лицо расплылось, она поправилась, так что одежда обтянула ее еще плотнее, впервые он увидел ее в черных чулках.

Охранник вышел, произошло минутное замешательство. Все стояли в узком кабинете, залитом солнцем. Секретарь первым сел в конце стола за свои бумаги, а толстяк, который сопровождал Андре, удивленно заметил:

— А что, моего коллеги Дюмарье нет?

— Господин Фальконе возражает против его присутствия, если только не передумает на время очной ставки. В таком случае далеко за ним ходить не придется — он мне сказал, что до шести вечера будет во дворце. Что вы решили, месье Фальконе?

Он подскочил на месте.

— Хотите, чтобы я позвал вашего адвоката?

— Зачем?

После этого Дьем и Капад отошли к окну, тихо обсуждая какие-то процедурные вопросы. Тони и Андре все еще стояли на расстоянии не более метра друг от друга. Он мог бы до нее дотронуться. Она смотрела на него глазами ребенка, который наконец получил вожделенную игрушку.

— Тони…

Андре прошептала это едва слышно, только по губам было видно, что она произнесла его имя, он же старался смотреть в сторону и вздохнул с облегчением, когда совещание закончилось и следователь предложил молодой женщине стул.

— Присаживайтесь, пожалуйста. Вы тоже, месье Фальконе. Мэтр, вот еще один стул.

Когда все расселись, Дьем порылся в своей папке и достал оттуда маленькую записную книжку в черном коленкоровом переплете, из тех, что продавались в бакалейной лавке.

— Вы узнаете этот предмет, мадам Депьер?

— Я уже говорила вам, что узнаю.

— Все правильно. Я обязан задать вам ряд вопросов, которые уже задавал раньше. Напоминаю — ваши ответы были занесены в протокол, потому повторяйте их в точности, если не хотите что-либо изменить.

Дьем держался с ней более официально, чем с Тони, почти торжественно, возможно, из-за присутствия адвоката. Листая записную книжку, он бормотал себе под нос:

— В основном здесь записи о том, что нужно купить, визиты к дантисту и портнихе. Записи относятся к прошлому году, даты ваших встреч с господином Фальконе подчеркнуты.

Тони не мог предвидеть ни того, что эта книжка сыграет такую важную роль в его деле, ни того, что он мог бы снять с себя хотя бы одно обвинение, если бы знал о ее содержании.

— В последний раз я спрашивал вас, что означают эти кружочки каждый месяц.

— Я ответила, что помечала так дни моих месячных.

Она говорила без ложной стыдливости. Несколько недель назад Тони тоже задавали весьма интимные вопросы.

— В Сен-Жюстене, — расспрашивал его Дьем, — все считали Николя бесплодным, если не импотентом, чему доказательством служит то, что после восьми лет супружества у них не было детей. Да и доктор Рике подтвердил, что он вряд ли мог иметь детей. Вы знали об этом?

— Я слышал разговоры.

— Прекрасно! Теперь вспомните все, что вы мне в подробностях рассказали о вашей встрече второго августа в отеле «Путешественник». Из ваших показаний ясно, что ни вы, ни ваша любовница никак не предохранялись от возможной беременности.

Он ничего не ответил, и судья продолжил:

— При других ваших внебрачных связях, вы вели себя так же?

— Не знаю.

— Помните ли вы некую Жанну, служанку на ферме одного из ваших клиентов? Инспектор Мани допрашивал ее, пообещав, что ее имя не будет фигурировать в деле и не будет оглашено публично. У вас трижды были с ней сексуальные отношения. В первый раз во время акта, когда она испугалась, вы прошептали ей на ухо: «Не бойся, я вовремя уйду». Из чего я могу заключить, что для вас это было привычно. Если вы будете это отрицать, я найду других свидетельниц, с которыми у вас были сношения.

— Я не отрицаю.

— В таком случае объясните, почему с Андре Депьер, и только с ней одной, вы не предпринимали ни одной из элементарных мер предосторожности?

— Она…

— Она говорила об этом?

Нет. Но в первый раз, когда он хотел выйти, она еще крепче прижала его к себе. Удивленный, он чуть было не спросил у нее: «Ты не боишься?»