Дорогой длинною - Анастасия Дробина

– Ты куда меня ведёшь?

– К себе, знамо дело! Вот уже и прибыли.

Катерина остановилась перед закрытой дверью, из-под которой выбивалась узкая полоска света. Илья потянулся обнять её. Катька отстранилась, упёрлась рукой в его грудь:

– Обожди… Что это у тебя?

Про вино и конфеты, спрятанные за пазухой, Илья совсем забыл. Катька мгновенно вытащила их, рассмотрела в свете лампы французскую картинку на коробке (Митро клялся всеми святыми, что это последняя парижская мода), тихо рассмеялась:

– Это мне? Мне?! Ах ты, мой яхонтовый… Вино какое, мадерца? Уважаю, сил нет! Вместе выпьем. Ступай сейчас в горницу, там отперто, а я - через минутку, только бутылку открою… - и, прежде чем Илья успел возразить, метнулась к лестнице, в темноту.

С минуту Илья стоял неподвижно, не решаясь зайти. Но затем вспомнил про Кузьмича с его бессонницей и поспешно потянул за ручку. Дверь, чуть скрипнув, отворилась.

Сначала Илья увидел пятно света. На краю стола стояла свеча. Жёлтый дрожащий круг ложился на пол. Света было мало, но Илья всё равно заметил, что комната, пожалуй, великовата для горничной. Два окна, занавеси с кистями, бархатная скатерть с бахромой, в углу темнеет целая божница - семь или восемь больших икон с позолоченными окладами, отделанная цветными каменьями лампадка… Забеспокоившись, Илья повернулся в другую сторону. И увидел такое, от чего на спине выступил холодный пот. У стены стояла огромная двуспальная кровать под пологом. И там, за этим пологом, кто-то был. Илья мгновенно смерил глазами расстояние до окна, сообразил - не успеть. Кинул взгляд на дверь, тут же понял, что не помнит, как выбираться из тёмных, бесконечных коридоров. Дэвлалэ… Проклятая Катька, не показала толком нужную дверь…

Полог пополз в сторону. Илья затаил дыхание, замер, готовясь услышать истошный женский крик и лихорадочно думая, как же всё-таки смываться.

Слава богу, что в доме, кроме пьяного дворника да сморчка-приказчика, мужиков нет, а уж этим двум он в случае чего наваляет, не впервой… Прошёл миг, другой… Тишина. Илья поднял глаза.

Баташева стояла в двух шагах. Она была босиком, в длинной, до пола, рубашке. Неприбранные волосы тяжёлыми прядями спускались до колен, отливали в свете свечи тусклым золотом. Как ни был растерян Илья, он всё же заметил, что женщина спокойна. В серых, широко расставленных глазах было изумление - не более.

– Ты? - шёпотом спросила она. Быстро подошла. Илья шарахнулся в сторону, нечаянно задел стоящую на столике чашку, та упала на пол, со звоном разлетелась на куски.

– Что ты… тихо… - прошептала Баташева. Нагнулась было за осколками…

и вдруг застыла, вскинув ладонь к губам.

Снаружи, приближаясь, зашаркали шаги. Илья не успел опомниться, а женщина уже метнулась к двери, бесшумно опустила тяжёлую щеколду, запираясь изнутри, схватила его за руку:

– Молчи! Христа ради, молчи!

Об этом Илью просить не надо было: он изваянием застыл у тёмной стены. Старческие шаги приближались. Вскоре послышался дребезжащий голос:

– Лизавета Матвевна, душенька! Не у вас ли грохнуло?

Баташева молчала, продолжая сжимать руку Ильи.

– Лизавета Матвевна! - медная ручка двери шевельнулась. Баташева прижала палец к губам, на цыпочках отошла к постели.

– Кузьми-и-ч… - простонала оттуда томно, с зевком. - Что тебе неймется?

Ночь-полночь…

– Извиняемси… Не у вас ли грохнуло?

– Ты с ума сошёл? По пустякам будить… Мыши бегают, поди… Иди спать.

Вот я Иван Архипычу пожалуюсь…

За дверью - нерешительное кряхтение. Затем шаги зашаркали прочь. Илья незаметно перевёл дыхание. Взглянув на Баташеву, шумно выдохнул. Глядя в пол, пробормотал:

– Прощенья просим, барыня…

– Ты только молчи, - попросила она, испуганно оглянувшись на дверь. - Не губи меня, молчи. Подойди, ради Христа, сядь сюда, за стол…

Ничего не понимая и уяснив лишь, что верещать и звать на помощь баба не собирается, Илья всё же не двинулся с места.

– Может, ты вина хочешь? У меня есть…

Он изумлённо поднял голову. Баташева сидела за столом, смотрела в упор, без улыбки. С распущенной косой, в простой, падающей с плеч рубашке она казалась совсем девочкой. Мельком Илья подумал, что "барыня", пожалуй, моложе его. Но почему же она не кричит? Почему прогнала Кузьмича?

Почему даже Катьку, эту вертихвостку, не кликнет? Она не боялась, не дивилась тому, что он вломился к ней среди ночи, что застал её в рубашке.

Она будто ждала его… Илья присел на самый край стула, напряжённый, растерянный, каждый миг готовый прыгнуть в окно.

Баташева поставила на стол бутылку наливки, серебряную чарочку.

Потеряв всякую надежду понять, что происходит, Илья одним духом втянул в себя сладковатую, крепкую жидкость. Чарка тут же наполнилась снова. Он выпил и это. Женщина следила за ним спокойными серыми глазами.

– Как это ты не побоялся сюда прийти? - вдруг спросила она. Голос её был мягким, грудным, и мимоходом Илья подумал, что Лизавета Матвеевна должна хорошо петь. - А, Илья?

Он вздрогнул, услышав своё имя.

– Вы… откуда меня знаете?

– Да разве тебя забудешь, - просто сказала она. - Я же всё помню - и как ты со мной на именинах у Иван Архипыча плясал, и как пел…

Илья осторожно промолчал.

– Можно, я на тебя посмотрю? - Баташева поставила круглые локти на стол, подалась вперёд. Жёлтый свет упал на её лицо. Илья увидел совсем близко розовые губы, мягкий, чуть вздёрнутый нос.

– Господи милостивый… сатана сатаной, - вздохнула она. - Чёрный, страшный, глаза сверкают… Когда улыбаешься - лучше… Не надеялась я, что ты придёшь. Не верила, думала, что побоишься всё-таки.

– Чего бояться? - наконец сумел заговорить Илья. Из всего, что говорила Баташева, он понял лишь одно: и эта, кажется, туда же вслед за горничной…

С ума они, что ли, посходили? Или мода на цыган по Москве пошла? И ему-то, господи, что вот теперь делать? "Не высвечивать," - шепнул кто-то, сидящий внутри, спокойный и хитрый. - "Всё равно до утра прогужеваться надо".

Илья поставил чарку на стол. Как можно нахальнее спросил:

– Плохо вам с мужем-то? Повеселиться надумали? А я, дурак, гитары не взял… Что послушать желаете?

Она удивлённо посмотрела на него. Отвернулась. Спустя минуту тихо сказала:

– Ты, пожалуйста, не беспокойся. Кузьмич через полчаса-час захрапит, я тебя из дома выведу. Твоя правда, если Иван Архипыч узнает - убьёт.

Мне-то что, я ко всему привычна, а тебя жалко.

– Себя пожалей! - разозлился Илья, не заметив, что сказал Баташевой "ты".

Она, впрочем, не обиделась. Криво улыбнулась:

– На том свете пожалеют. Всё равно скоро…

– Хвораешь чем? - удивился он.

– Нет. Но убьёт же он меня когда-нибудь, - буднично ответила она, глядя на пламя свечи. - Только бы поскорее.

– Это… муж?

– Вестимо… Боже правый, как подумаю, что мне с ним всю жизнюшку…

Что двадцать годов ещё, а может, тридцать, а может, и боле… Свет в глазах чернеет. Я, Илья, давно бы уж сама… но только геенны огненной боюсь. Это ведь грех смертный, за кладбищем схоронят. Не могу этого, боюсь. Ох, отец небесный, как боюсь…

Она вдруг заплакала. Тихо, без рыданий, без всхлипов. Две дорожки побежали из-под коротких ресниц, капнули на бархатную скатерть.

– Не в себе он, Иван Архипыч, понимаешь? Бес на него накатывает.

Иногда - ничего, месяцами ничего, я тогда в церкви свечи пучками ставлю, все колени перед божницей стираю, всех угодников молю… А потом - снова:

уедет к цыганам, прогуляет у них три дня, а то и неделю, возвернётся пьяным, грязным, от соседей страм, по всему дому обстановку раскрушит…

Я хозяин, кричит, я всё могу! Но то ничего ещё. Спрячешься в людской или у кухарки и пересидишь. Хуже, когда среди ночи в опочивальню явится, и не поймёшь - тверёзый ли, хмельной ли… Сядет на постель, лицо белое, глаза мёртвые… и давай мне рассказывать, как он своего брата и ещё три души христианские в ледяной воде утопил. Я уж и молилась, и ревела, и на коленях его упрашивала - хватит, мочи нет слушать такое… А он снова и снова. Потом очнётся, видит, что я уже ревмя реву, и давай меня таскать и за косы, и всяко…

Вытаскает, в угол швырнёт, как тряпицу, и вон из дома. Тогда, на именинах, знаешь, как я напугалась? Ведь уж спать легла, седьмой сон видела. А Иван Архипыч медведем вломился и прямо с постели на пол меня тянет да рычит - одевайся, гости у нас! Я - реветь, кричу, бога побойся, я жена тебе…

А он не слушает, тащит, еле-еле платье накинуть дал. Ты прости меня, Илюша… Негоже тебе про такое говорить. Я бы и не сказала ни за что… если бы не ты тогда со мной плясал. Когда ты на колени упал, у меня сердце зашлось. Думала - выскочит. Я про тебя каждый день вспоминала. Верь не верь, а только о тебе и думала. Не в силах я больше, Илюшенька… Жены-то…