Все цвета радуги - Александр Соболь

“В конце XX – начале XXI века было написано множество научно-популярных, неформально научных и псевдонаучных работ, в которых делались попытки (робкие и смелые, со здоровым скепсисом и совершенно безапелляционные, умные и глупые, прозорливые и не имеющие ничего общего с Истиной) объяснить ВСЕ. Или хотя бы какую-то часть ВСЕГО (подчеркну, что речь идет не о религии и не о философии). Меня в первую очередь интересовали авторы, которые с позиций формальной науки пытались объяснить ту часть явлений природы, которую на тогдашнем уровне развития той самой науки объяснить было принципиально невозможно (до появления Августа Кауфмана должно было пройти еще несколько десятилетий, а Мак-Киллана от того времени вообще отделяли столетия). Читал я подобного рода литературу отнюдь не забавы ради (хотя забавных мест встречалось хоть отбавляй); более того, перед прозорливостью некоторых авторов я готов, как говорится, снять шляпу. Приведу только один, но достаточно характерный пример. У автора книги “Диагностика кармы” по фамилии Лазарев две поразительные по точности догадки: первичность единого поля информации и колебательная сущность процесса развития Вселенной. По сути, Лазарев вплотную подошел к идее трансфинитного осциллятора… Также (правда, неявно) он формулирует и закон сохранения обобщенной информации. На фоне этого отдельные неточности (например, “исчезновение” вещества и информации при взаимных переходах) могут считаться вообще не заслуживающими внимания”.

“Знаменитый писатель-фантаст, футуролог и философ Станислав Лем в своем двухтомном труде “Фантастика и футурология” делает неутешительный вывод, что с точки зрения познавательно-эвристической ценности почти вся фантастическая литература таковой не имеет. Во многом Лем, бесспорно, прав, хотя в определенном смысле я бы несколько расширил рамки этого “почти” (привилегия жителя XXIV века и моего нынешнего состояния!). Я имею в виду фантастику, которую я назвал концептуальной, то есть содержащую некую концепцию устройства, начала, развития и конца Мироздания, а также пытающуюся ответить на вопросы о причинах и закономерностях возникновения жизни и разума, путях развития цивилизации (или даже цивилизаций) и конечной цели ее (их) существования. Сразу замечу, что чисто концептуальной фантастики очень мало (что вполне естественно, поскольку даже так называемая научная фантастика должна быть в первую очередь литературой, а не философским трактатом). Поэтому, когда я говорю о концептуальной фантастике, то имею в виду произведения, содержащие концептуальные идеи и их разработку той или иной степени глубины, а отнюдь не целиком из них состоящие. К авторам, достигших несомненных успехов в создании такого рода произведений, можно отнести Уэллса и того же Лема, Азимова и Кларка, Саймака и Миллера, Херберта и Хайнлайна, Ефремова и братьев Стругацких, Лазарчука и Сыча и еще целый ряд писателей (интересно, что в основном это англоязычные и русскоязычные писатели; Лем – скорее исключение, чем правило). Но даже у вышеперечисленных имен можно найти в основном образцы концептуально-модельной фантастики, то есть строящей и исследующей определенные модели Мироздания и цивилизаций. Если же автор, помимо построения целостной модели пытается доискаться до ее сути как некой метаидеи, то такой жанр можно было бы назвать метаконцептуальной фантастикой. И хотя как целостного явления такой фантастики нет, говорить о ней можно и нужно. Так же, как в безбрежном океане всякой фантастики встречаются элементы концептуальной, так и среди концептуальной (и не только) фантастики встречаются элементы “мета”. Приведу примеры. В повести Артура Кларка “Конец детства”, которую можно отнести к концептуальной фантастике, содержится метаидея о “врастании” разума человечества в информполе Вселенной (Кларк использует другие термины, но суть от этого не меняется). В написанной в жанре “фэнтези” эпопеи Роджера Желязны “Хроники Амбера” есть концептуальная модель множества вселенных как “отражений” некой истинной Супервселенной, достаточно популярная, но оригинально и тонко разработанная идея о полюсах Разрушения и Созидания (Дворы Хаоса и Порядка) и их роли в существовании вселенной и в мироустройстве, очень глубокая метаидея о генеральной (базисной) матрице информполя (Лабиринт, он же Огненный Путь) как о первооснове всего сущего. А “Лезвие бритвы” Ивана Ефремова разве не частный, но зато с каким блеском описанный пример Пути Равновесия? Подобных примеров можно привести достаточно, но остановлюсь еще на одном. Роман американского беллетриста Стивена Кинга “Темная башня”, который один-единственный столь далеко в стороне от традиционной канвы его творчества, содержит интересные концептуально-модельные и даже метаконцептуальные идеи (может, как раз потому, что – в стороне?)… Темная башня как символ некоего средоточия Вселенной как структурной иерархии, вечное стремление к ней и вечная борьба сил Добра и Зла, и путь к Башне, очень напоминающий Путь Равновесия”.

“В одной малоизвестной повести я наткнулся на поразившую меня фразу, вложенную автором в уста носителя Зла: “Я не буду… вдаваться в проблему необходимых пропорций между Добром и Злом, в весьма зыбкую теорию их устойчивого и неустойчивого равновесия”. Что это, как не прорыв вдоль мировых линий ИП почти на триста лет вперед, когда Мак-Киллан сформулировал свои выдающиеся “Критерии устойчивого и неустойчивого равновесия многокомпонентных контактных двух- и четырехполюсных систем в событийном пространстве”? Поразительная точность отдельных догадок поистине впечатляет”.

“Принципиальное отличие “машинного” интеллекта от интеллекта человеческого заключается в неспособности первого и способности второго на прямой контакт с информационным полем Вселенной. Поэтому, рассматривая человека как информационную систему (Винер), следует назвать ее контактной (в отличие от неконтактных машинных систем – компьютеров любой сложности). Если бы удалось устранить это различие (как – не знаю), то на вопрос, может ли машина мыслить (имеется в виду – по-человечески), следовало бы дать утвердительный ответ”.

“Музыка есть наиболее абстрактно выраженный результат практически прямого воздействия ИП (той его части, которую принято называть ноосферой) на эмоциональную сферу человека. Остальные виды искусств (живопись, поэзия, проза, танцы и пр.) есть результат того же воздействия, но гораздо более опосредованный, закодированный в различных системах символов. Символы (любые, в том числе и человеческая речь) служат не только для общения, типа “разум-разум” или, более общо, “психосфера-психосфера”, но и для общения на порядок более высокого – с ИП Вселенной. Однако это, как мне сейчас совершенно ясно, только первый, низший этап такого взаимодействия. Развитие любых видов разумных существ во Вселенной должно привести к тому, что они все в конечном итоге смогут контактировать с ИП напрямую (в истории нашей цивилизации такие люди были, но – единицы, в лучшем случае – десятки)”.

(И последняя цитата Оракула, которую я привожу в своем мнемоблокноте и которая, как мне кажется, достойно венчает то, что я здесь записал.)

“Как-то мне удалось зримо воспринять образ нашей Большой Вселенной: потрясающей красоты и величия сверкающий кристалл с бесчисленным множеством граней, каждая из которых отражает метафизическую суть Бытия и каждый срез которой – реальная физическая вселенная из бесконечного их множества. Как велик будет Разум, постигнувший этот грандиозный кристалл и слившийся с ним в едином Разуме Вселенной!”

Нужно ли еще что-либо добавлять к этому? Наверное, нет, хотя у меня и есть что добавить, – правда, уже в несколько ином плане. Возможно, я все же решусь и…

(На этом записи в мнемоблокноте А. Троекурова обрываются.)

Глава 6

В условленное время Зоров прибыл к месту их вчерашней встречи с Дальвирой. Эта ночь выдалась ветреной и беззвездной, и окружавшие Зорова холмы выглядели зловещими глыбами первозданного мрака. Но эмоции были глубоко-глубоко запрятаны в нем: он по-прежнему ощущал себя выполняющей задачу боевой машиной. Экипирован Зоров был соответственно: “камуфло”, пояс-антиграв, еще один пояс, в многочисленных кармашках которого находилось множество полезных “штучек-дрючек”. В плечевой кобуре грозно покоился модернизированный лазерный пистолет, совмещенный с пси-парализатором, на поясе висели любимый плазменный резак и многофункциональный десантный нож. Экипировка Зорова не только не уступала, но даже превосходила ту, что он имел на Планете Карнавалов. И имелось еще нечто, делавшее его боевую мощь несоизмеримой с тогдашней. Это нечто помещалось в заплечном ранце и суховато называлось “гравитационный резонатор”. Но это было самое страшное оружие из всего арсенала уничтожения, изобретенного человечеством за все время своего существования. Выдан был ГР Зорову по личному распоряжению Гордона Чалмерса.